Он обошел вокруг кровати и попытался погладить леди Пакстон. Она отшатнулась от него как от зачумленного, подхватила с ковра белье и начала одеваться.

– Не смей ко мне прикасаться! – взвизгнула она, когда он вновь протянул к ней руку.

Ей хотелось лишь одного – поскорее покинуть этот дом. Дрожа и плача, она с трудом надела нижние юбки и принялась застегивать пуговицы на платье.

– Умоляю тебя, Антония! Все обстоит совсем не так, как тебе кажется. Клянусь, что я…

– Откуда тебе знать, что я думаю обо всем этом? – сдавленно огрызнулась она, одергивая подол юбки и высматривая на полу туфли.

Он схватил ее за локоть, но она отпихнула его, взвизгнув:

– Руки прочь!

– Ты можешь негодовать, однако позволь мне все тебе объяснить, – настаивал Ремингтон. – Их приход сюда стал для меня полной неожиданностью.

Она резко обернулась и крикнула:

– Ложь!

Слезы унижения жгли ей пылающие щеки, она прикусила нижнюю губу, боясь утратить самообладание, надела туфельки и, смерив Ремингтона уничтожающим взглядом, спросила:

– Как ты мог так низко пасть? Ведь они благодарили тебя за умело разыгранный спектакль!

– Антония! Все было совсем не так…

Ремингтон сжал пальца в кулак и шагнул к ней. Она попятилась, опасаясь, что он ее ударит. Он замер.

– Я не желаю больше тебя видеть! Никогда! – сказала она, и эти слова резанули его по сердцу словно острый нож.

Она стремительно прошла мимо окаменевшего графа в гостиную, накинула на плечи плащ и обернулась, опасаясь, что он бросится на нее. Смертельно бледный Ремингтон стоял возле кровати и тупо смотрел в стену. Антония глубоко вздохнула и выбежала в коридор.

Ремингтон догнал ее возле входной двери, когда она безуспешно пыталась ее открыть, схватил за плечи и прохрипел, повернув ее лицом к себе:

– Антония, будь же благоразумна! В таком состоянии тебе не следует выходить на улицу одной. Сейчас ведь уже ночь!

– Уберите руки, милорд! – холодно промолвила она, ощущая в груди ужасающую пустоту. – После всего пережитого здесь я уже ничего не боюсь.

Она из последних сил толкнула тяжелую дверь и наконец-то покинула этот проклятый дом. Спустя мгновение ее фигура уже растворилась во мраке пустынной улицы. Ремингтон долго всматривался в темноту, пытаясь отдышаться, но растревоженное сердце не унималось и продолжало гулко стучать во вздымающейся груди. Он потряс головой, пытаясь избавиться от стоявшего перед глазами образа разгневанной Антонии, но и это ему не удалось. Взгляд его случайно упал в темный укромный уголок у основания лестницы, туда, где прятался проныра-репортер. Руперт Фитч злорадно ухмыльнулся, насмешливо дотронулся до края котелка, приветствуя его, и быстрым шагом удалился по дорожке к экипажу.

Ремингтон с трудом подавил желание догнать этого отвратительного таракана и вогнать его в щель между булыжниками мостовой. Что за кошмарная ночь! Охваченный отчаянием, граф вернулся в дом, проследовал в кабинет и откупорил бутылку бренди.

Едва он залпом выпил первый бокал, как в дверях возникли Филиппе и Манли. Подавленные всем случившимся, они хотели выразить сочувствие своему господину.

– Пожалуйста, оставьте меня одного! И не нужно ничего говорить, – осевшим голосом произнес он и, едва лишь они закрыли за собой дверь кабинета, вновь наполнил бокал. Ему хотелось напиться и забыть обо всех этих мерзостях. Ради спасительного забвения он готов был даже переколотить все стулья об пол и стены. Но, к его огорчению, вторая порция огненного напитка застряла у него в горле, пришлось выплюнуть ее на пол. Вот до чего довела его эта глупая авантюра! И выпить он уже толком не способен.

Антония вновь и вновь возникала в воображении, лишая его покоя и сна укоризненным выражением ангельского лица. И этого агнца чуть было не растерзала волчья стая жаждущих отмщения хамов! Естественно, это нанесло Антонии серьезную душевную травму, и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Антония! Сколько в ней скрытого темперамента, огня и страсти! Сколько нежности, наивности и доверчивости! Какое божественное наслаждение ему доставляли ее ласки! Как приятно ему было заключать ее в свои объятия, проникать в ее сокровищницу наслаждения, сливаясь с ней в одно целое. Он настолько увлекся амурными играми, что забыл, с чего они начинались – с коварного плана отмщения, выработанного подвыпившей компанией обиженных ею холостяков. Первоначально преисполненный пафоса мужской солидарности, этот заговор обернулся безобразной демонстрацией мужской жестокости и бессердечности. Как это, однако, отвратительно, унизительно и печально!

Тяжело вздохнув, Ремингтон вновь представил себе голубые глаза Антонии. Читавшаяся в них поначалу страсть сменилась болью и укором. Она, очевидно, осознала, что эта сцена в спальне – только начало ее страданий и позора, а потому и была с ним недружелюбна и резка. Наверняка кто-то из заговорщиков проболтается об этом происшествии, и тогда высший свет отторгнет падшую Антонию: в подобных ситуациях обычно страдает женщина, а не мужчина. Ведь для него очередная любовная интрижка – всего лишь дозволенная общественной моралью шалость, в то время как для нее прелюбодеяние – непростительный, тяжкий грех, свершившая который становится изгоем. Получалось, что он, сам того не желая, разрушил ее жизнь… Она будет до конца своих дней носить ярлык доступной дамы, прослывет кокоткой и станет объектом насмешек и домогательств похотливых молодых ловеласов и сластолюбивых женатых стариков.

Кровь начала закипать в жилах графа Карра, кулаки сжались так, что побелели костяшки пальцев, сердце заныло от уколов совести и сострадания к Антонии. Он готов был немедленно вызвать кого-нибудь из ее обидчиков на дуэль или же банально поколотить, чтобы другим было неповадно обижать ее впредь.

Внезапно он вздрогнул, обрадованный и встревоженный мыслью, пришедшей ему в голову: ее можно спасти, сделав своей законной женой!

Поборов волнение, Ремингтон попытался взглянуть на такую идею хладнокровно. Причин для волнений, собственно говоря, не было. К такому способу прикрыть свои грешки любовники прибегали во все времена. Замеченная в недостойном поведении парочка прощалась обществом, если вскоре становилась благочестивым семейством, и вновь обретала утраченные ими права после рождения наследника. Предательская дрожь снова охватила графа. Еще бы! Ничто не пугало его больше, чем семейная жизнь.

Но как отнесется к такому способу уладить проблему сама Антония? В эту минуту она, пожалуй, скорее наденет рубище и поползет на коленях в монастырь, хлеща себя плеткой, чем согласится его выслушать. Нет, о семье и браке с ней пока рано говорить.

И тем не менее после таких размышлений Ремингтон почувствовал облегчение.

Успокоившись, он погрузился в мечтательное созерцание игры теней на стенах кабинета, среди которых ему мнился силуэт оскорбленной леди Пакстон, ее фигурка то возникала, то исчезала в полумраке, как это было наяву во время ее бегства из его дома после омерзительного скандала в спальне. Возможно, подумалось Ремингтону, она ушла из его жизни навсегда. От этой мысли ему стало так тоскливо и горько, что он опять наполнил бокал и стал пить бренди маленькими глотками, надеясь забыться. Но внутренний голос шептал ему, что никакое количество алкоголя не сможет унять его сердечную боль.