— Как ваше журналистское прошлое отражается в вашей режиссерской карьере?

— То, что я был журналистом, открыло мне доступ ко множеству историй и научило представлять свои собственные в «продаваемом» виде. Это мне сильно помогло. Я научился структурировать истории так, чтобы они дошли до зрителя как можно легче. От того времени, когда я работал журналистом, у меня сохранилось это любопытство. У меня нет хобби, но каждое утро я читаю все новости в Интернете, и мне это очень интересно. В газетах я нахожу многое, что интересует меня как режиссера.

— А что сейчас думают о России в Румынии, простите за банальный вопрос?

— Я бы не сказал, что люди настроены против России. Россия как-то не воспринимается четко как страна. У людей было негативное отношение к Советскому Союзу, но не к России. Всё это, по-моему, было результатом пропаганды. Ну а сейчас Россия как-то еще не оформилась в сознании как страна. Ее культура присутствует в Румынии в основном благодаря тем румынам, которые приехали из Молдовы. Они очень высоко ценят русскую культуру и русские ценности. Но в культурной жизни присутствие России не так уж сильно ощущается. Преобладает тенденция, скорее, обращаться к Западу.

— И всё-таки — зачем она взяла нож?

— Она взяла нож, потому что она увидела нож, и любой бы сделал это на ее месте для самозащиты. Вот и всё.

…Мы обменивались телефонами и-мейлами, Кристиан дал нам адрес Олега Муту, который мечтал приехать в Москву и показать фильм. Кто бы мог предположить, какая слава ждала Мунжиу в дальнейшем, а Муту — совместная работа с Александром Миндадзе над несколькими замечательными фильмами?

— Какие представления о вере у героев вашего фильма? Одинаково ли они понимают веру?

— Думаю, что неодинаково. Я сам обсуждал эту тему с актерами моего фильма, и с девушкой, которая сыграла Алину. Мне хотелось понять, верит ли Алина в какие-то духовные идеалы. Насколько я понял, да. Даже если она отличается от других, даже если она задает неудобные вопросы — все это не делает ее нигилисткой. Она обладает свободой мыслить так, как ей угодно, и в этом контексте следует трактовать ее веру в идеалы. Вера… Не обязательно ассоциировать веру с традиционным нежеланием сомневаться, со слепой уверенностью в каких-то истинах. Мне кажется, это неверное понимание веры. Если в твоей душе нет веры в добро, веры в любовь, ты не пойдешь на самопожертвование. А у других персонажей — свое понимание веры, и их убеждения заставляют задуматься: «А нужна ли вера в современном обществе или без нее в принципе можно обойтись?» Да, монахини хотят помогать ближним. И я никогда не стану утверждать, что они поступают дурно, — они искренне хотели, как лучше. Но их вера — нечто намного более догматичное. Тут налицо конфликт между черствостью современных общественных институтов, которые просто ничего не делают, никому не помогают, и верующими, которые искренне хотят помогать людям, но руководствуются какими-то собственными представлениями.

— Я хотел бы спросить не о вере в добро и любовь, а о вере в Бога. Ваши герои — верующие, но у них разный подход к религии, к Богу: например, у игуменьи монастыря — свой. Очень интересно отслеживать, как по-разному проявляется вера в Бога у разных людей на протяжении фильма.

— Но вообще-то Бог есть любовь. Именно эту истину мы и стремимся высказать своим фильмом. А если Бог есть любовь, то нам становится ясно: вера Алины в любовь уходит корнями в ту же самую духовную силу, что и религиозность. Я хочу сказать: нельзя требовать от человека, чтобы во имя Бога он жертвовал своей любовью к людям. Думаю, Бог не предъявляет нам таких требований. По-моему, эти требования исходят исключительно от каких-то структур, регулирующих жизнь в обществе. Пусть эти структуры оставят человека в покое — пусть он общается с Богом напрямую, пусть сам дойдет до понимания, ведь в такие вещи по большому счету невозможно вмешиваться. У каждого из моих персонажей — какие-то свои, особые отношения с Богом. Мы осознаем, что нельзя всех стричь под одну гребенку, и потому людям надо дать свободу: пусть они сами выстраивают отношения с Богом. Не надо им ничего предписывать, подталкивать их к соблюдению каких-то догматов при том, что человек, возможно, даже не понимает основ религии. Вот в чем главная мысль нашего фильма. Вы знаете, в Румынии 90 процентов населения называют себя верующими. 90 процентов! Великолепно! Значит, в нашей стране высочайший уровень нравственности и люди окружают друг друга любовью и заботой? Увы, это не так. Как же эти люди понимают принципы религии? Используют ли верующие ту власть, которую они имеют в обществе, для того чтобы наладить нравственное воспитание, например? Я этого не наблюдаю. Я вижу другое: люди осознают свои грехи и считают, что быть верующим хорошо, но к этой мысли их толкает страх. Понимаете, это даже не страх перед грехами. Нет, они думают, будто религиозность без страха невозможна. И они также пекутся о том, чтобы в церкви скрупулезно соблюдать все обряды, хотя это, в сущности, не относится к религии, это лишь ритуал церковной службы. Но я надеюсь, что верующие воспользуются своим могуществом, которое они сейчас имеют, для того чтобы протолкнуть какие-то более важные для общества законы.

— А в Румынии рискованно затрагивать тему религии?

— Рискованно? А что со мной может случиться? Я живу на улице, где находятся две церкви. Две церкви на разных сторонах улицы (показывает руками). И ничего, пока у меня все нормально.

— Просто мне показалось, что этот фильм по сравнению с вашей предыдущей картиной — такой слегка прямолинейный, очень быстро понимаешь, что должно случиться. Именно поэтому я хочу вас спросить: возникали ли у вас какие-то трения с румынской православной церковью из-за необходимости снимать в церквях? Как отнеслись церковные иерархи к тому факту, что снимается фильм на такой сюжет?

— Не думаю, что я должен просить разрешения на то, что я делаю. Мне пришлось бы просить разрешения на съемки внутри церквей, но я в настоящих церквях не снимал. Но, конечно, я знал, что должен ознакомиться с темой и поэтому для начала я съездил в монастырь. В тот самый монастырь, где произошла реальная история, из которой, так сказать, вырос наш фильм. Я пообщался с женщиной, которая знала все подробности этой истории, знала реальных участников событий. И когда я собрал достаточно материала, то решил построить специальные декорации и выдумать свой сюжет. То есть я не стал воссоздавать на экране реальную историю. Я уважаю верующих. Приступая к работе над фильмом, я сознавал, что в съемочной группе будут работать самые разные люди — и истово-религиозные, и неверующие. Тогда-то я и решил специально построить декорации. И я всем объяснил: это не церковь, не храм божий, это декорация, и что бы вы в этой декорации ни делали, это не должно отягощать вашу совесть: вы актеры, вы в образе своих персонажей, и фильм, который мы снимаем, может хотя бы немножко изменить мир. Приведу пример: актриса, которая играла игуменью, пошла к своему духовнику и попросила у него разрешения на съемки в фильме. И надо сказать, ей было очень трудно вжиться в образ, потому что ее личные убеждения идут вразрез с поступками героини. Я очень рад, что ей удалось абстрагироваться, осознать, что фильм — это художественный вымысел, пусть даже история реалистичная, и она не предает свои убеждения, когда просто играет роль игуменьи. А как среагирует православная церковь? Не знаю. Надеюсь только, что духовенство сначала посмотрит фильм, а потом будет выносить свои оценки. Но мой фильм обращен не только к духовенству, может быть, к нему — в меньшей степени.