Николай Александрович успокоил:

— Нет, не скажется. Наоборот, занятия отвлекут хлопца, дадут ему возможность почувствовать себя нужным людям.

Спустя некоторое время, перед тем как Петру принесли протезы ног, состоялся еще один разговор — в каморке дворника.

— Иван Сергеевич... Завтра мы привезем Петру ноги... — Николай Александрович умолк, обдумывая, как объяснить сложность задания. — Пусть хоть стоять научится. А со временем и пойдет... Вы служили в армии. Вам не раз подавали команду: «Смирно!» Вы замирали, казалось, неподвижно. Но это только казалось.

— Почему? — удивился Сенченко. — Я стоял...

— Человек никогда не стоит неподвижно. Небольшие, малозаметные отклонения вперед, назад, вправо, влево — вот из чего складывается неподвижность. Из постоянного выбора среднего, устойчивого положения организма. Пока Петро заново не научится стоять, ходить не сможет.

— Будем учить! Научим! — уверенно сказал Сенченко.

...С того момента, когда Сашко с Иваном Сергеевичем, поддерживая Петра под руки, поставили его на пол, до первого самостоятельного шага было столько падений, синяков, разочарований, усталости.

— Еще шажок, Петро! Еще! — подбадривал Иван Сергеевич.

Обессиленные, они садились на стулья, тяжело дыша и обливаясь потом. Протезы натирали мозоли, болели культи, плечи, спины.

Весной, перед женским праздником, выдался хороший солнечный день. В открытую форточку палаты вливался теплый и влажный воздух, смешанный с запахом подтаявшего снега.

Иван Петрович принес миску перлового супа, кусочек ржаного хлеба, две прозрачные мармеладинки и стакан морковного чая.

— Перекуси, а я сбегаю на перевязку.

Проводив Сенченко взглядом до двери, Петро лег на койку измученный, обессиленный. Грудь быстро поднималась и опускалась — не хватало воздуха. Тягучая клейкая пелена надвинулась на глаза. Сквозь нее что-то или кто-то проглядывал... А-а... Это Сенченко... Пошатываясь от слабости, он исчез за дверью... «И мне бы так... Исчезнуть... Зачем только бабалька меня выхаживала. Знать бы наперед... Отвернулся бы к стенке, не ел бы ничего... И — туда, куда мои оторванные ноги... Боже, как тяжко! Да еще смотрят все... Сочувствуют... Бывает ли горше? Повис камнем на Сенченко, в могилу тяну... Ой, что это за сполох? Высветлил луговину, солдат... И жестяные банки под травой... Хватит! Хватит мучиться!.. Бабалька далеко... Некому будет нести...»

Петро схватил широкий офицерский ремень Сенченко, сделал петлю, привязал конец к спинке койки. Голову в петлю всунуть не успел — возвратился Иван Сергеевич.

Молча, дрожащими руками Сенченко отвязал ремень от койки, погладил Петра по голове.

— Отдохнешь немного... И — снова начнем.

В палату вошел Сашко с двумя незнакомыми парнями. Они быстро осмотрели, смазали все суставные сочленения, растяжки. Появился Николай Александрович. Он был необычно суровым. Подойдя к койке, жестким голосом, приказал:

— Вставай, Петро!

Сенченко вдруг наклонился набок, покачнулся и упал навзничь. Не помня себя, Петро вскочил, подошел к нему, поднял его безвольно обвисшую голову, обессиленно прошептал:

— Помогите же!

Сашко взял Сенченко за ноги. Вдвоем они положили его на койку. Сашко рванул за ворот. Оторванные пуговицы посыпались на пол, обнажилась худая волосатая грудь. Плеснув на нее воды из стакана, стоявшего на тумбочке, Сашко стал делать Ивану Сергеевичу искусственное дыхание...

Лишь через много лет, листая историю своей болезни, Петр Яковлевич узнал, что сцена эта была специально разыграна Николаем Александровичем, чтобы вызвать у него, у Петра, стресс. Гернштейн понял, что только необычное и неожиданное нервное перенапряжение может привести в действие выключенные механизмы управления двигательными актами.

Его догадка оправдалась...

Сашку пришлось долго массировать культи, ягодицу, поясницу Петра. Николай Александрович ввел ему инъекцию витаминов. Когда мелово-белое лицо Петра порозовело и он, покачиваясь на только что ощутимых протезах, подошел к Ивану Сергеевичу, Николай Александрович прикрикнул на него:

— А ну, марш к своей кровати! Посиди там и не мешай нам!

Петро машинально повернулся и, неуклюже топая протезами, добрался до койки. Садясь, закричал:

— Отец! Николай Александрович! Я хожу!

— Ну вот... Ну наконец-то! — вздохнул, ероша свои седые кудри Николай Александрович. — Я верно предвидел... Для того чтобы организм смог противостоять силе притяжения, приобретать определенные позы, необходимо включение высших мозговых центров. А они, выведенные из состояния застойного торможения, смогут воздействовать на поступательные рефлексы. Проще — на рефлексы положения.

Потом они пили морковный чай, и Николай Александрович пояснил, как он представляет себе процессы управления движением в коре головного мозга.

— Двигательная область коры, собственно, является не двигательным центром, а афферентным, чувствительным участком, который воспринимает с периферии сигналы о действиях мышц. Имеются еще и анализаторы этих процессов. Они физиологически различают самые разнообразные движения конечностей и всех мышц тела, а потом увязывают их через замыкание в коре с возбуждениями из внешней среды и с двигательными центрами спинного мозга. Вот мы и увязали их...

Петро лежал на койке безвольный и опустошенный. Это была какая-то новая, не изведанная им еще опустошенность. Сравнивая себя с родной хатой, из которой вынесли все вещи, смели паутину со стен, подмели пол, настежь распахнули окна и дверь навстречу чему-то неизвестному, очень важному, необходимому. Не только для него — для всех. Вот-вот пустота начнет заполняться всем этим. Да, он тоже не будет стоять в стороне. И в той хате, где он вырос, и в большом, опаленном войной доме, называемом родиной, он тоже на что-то пригодится, тоже сумеет что-то сделать для людей. Чтобы они не страдали, не мучились. Он научится это делать так, как Иван Сергеевич, Николай Александрович, бабалька, Сашко...

Весной в виде исключения Петра зачислили экстерном на физико-математический факультет института. Теперь с утра до вечера он сидел в библиотеке, изучал природу физического мира, его математическое описание.

Почти ежедневно за час перед закрытием библиотеки к нему подходил Сашко, усаживался рядом, расспрашивал, что непонятно, помогал разобраться в неясных вопросах.

На улице под кудрявым кленом, читая газету, их поджидал Иван Сергеевич. Он вел Петра в метро. За полчаса они добирались к утопающему в зелени домику на околице Вешняков, где снимали отдельную комнатку.

Вечером Петро подолгу отлеживался. Нестерпимо болели культи, натруженные за день. После ужина, приготовленного Иваном Сергеевичем, они прогуливались к извилистой и неширокой Москве-реке, чтобы у Петра укреплялись мышцы, затвердевала на культях кожа.

На следующий год Петро закончил