Столыпин сказал председателю Государственной думы Хомякову, что не желает «остаться у своих детей с кличкой вешателя». Он потребовал от депутата «удовлетворения», и эти слова многими были восприняты как вызов на дуэль. Дочь Столыпина определенно свидетельствовала: «Папа́ послал ему тут же своих секундантов». Кажется, это преувеличение, и секунданты посланы не были, но, зная историю рода Столыпиных, участвовавших во многих дуэлях, можно предположить, что Петр Столыпин не затруднился бы послать формальный вызов. Мы не можем сказать, была ли рука Столыпина покалечена в результате дуэли за брата, но он всегда был готов отстаивать свою честь. Кстати, заметим, что дуэли уже были разрешены законом, в отличие от поединков эпохи Лермонтова. Многие депутаты Думы дрались на дуэлях, в том числе Пуришкевич, Гучков и Родичев. Поединок был вполне реальным делом, хотя, конечно, в истории России еще не было дуэли с участием главы правительства.

Впрочем, инцидент был улажен в тот же день. Родичев пришел в министерский павильон Таврического дворца и принес извинения Столыпину, объяснив, что его слова не имели характера личного оскорбления. Премьер-министр принял извинения, но руки депутату не подал. Корреспондент «Русского слова» сообщал: «После извинительных слов Родичева Столыпин сказал: «Я вас прощаю» и быстро повернулся к двери. Родичеву пришлось кричать вдогонку Председателю Совета министров: «Я не просил у вас прощения, я счел только долгом извиниться»[213].

Из этого инцидента Столыпин вышел с гордо поднятой головой, а Родичев, по отзывам очевидцев, с бледным и сконфуженным видом. Но жизнь любит преподносить сюрпризы. Брошенные в запальчивости слова быстро разлетелись по стране. «Муравьевский галстук» был забыт, говорили о «столыпинском галстуке». Куплетисты пели с подмостков: «У нашего премьера ужасная манера на шеи людям галстуки цеплять». Вариантом «столыпинского галстука», который обозначал петлю, стало выражение «столыпинские качели», под которыми подразумевалась виселица.

По мере успокоения страны о «столыпинских галстуках» поминали все реже и реже. Число казненных по приговорам военно-окружных судов сократилось в 1910 г. до 129, в 1911 г. до 58 человек. Наступило успокоение, по которому так истосковались простые обыватели и за которое так ненавидели Столыпина революционеры, жаждущие великих потрясений. Не слышно было о кровавых террористических актах. Прекратились покушения на самого Столыпина. Столыпин чувствовал себя настолько спокойным, что однажды решился на рискованную шутку. 22 сентября 1910 г. на празднике воздухоплавания он был пассажиром в аэроплане Л.М. Матыевича-Мациевича. Полет продолжался недолго, но руководители охраны были в настоящем шоке. Министр прекрасно знал, что Мациевич являлся членом партии эсеров. Генерал Курлов спросил шефа о причинах столь опрометчивого поступка. «Он рассказал мне, – вспоминал Курлов, – что Мациевич при посещении им аэродрома спросил его, улыбаясь и глядя ему в глаза, решится ли он совершить с ним полет. Не думая о возможных последствиях этого, он тотчас же согласился на это. Описав одну дугу, Мациевич спросил Столыпина, не желает ли он продолжать полет. «Мне стоило большого труда, – продолжал Столыпин, – оставаться спокойным, но я ответил, что больная рука моя не дозволяет дальнейших полетов»[214].

Через два дня Мациевич разбился. Его гибель тут же обросла легендами. Корреспондент военного немецкого журнала сообщал из Петербурга, что, «будучи членом подпольной организации, которая готовила убийство царя и Столыпина, Мациевич 22 сентября катал Столыпина над столицей пять минут, но смалодушничал. Организация предложила летчику покончить с собой, либо он будет убит»[215]. Вероятнее, однако, что летчик разбился из-за технической неисправности. На его «Фармане» лопнула растяжка и попала в винт.

Столыпин довольно спокойно отреагировал на аварию. В письме к Николаю II от 26 сентября 1910 г. он мимоходом заметил: «Говорят и о гибели капитана Мациевича. Наши офицеры действительно достигли в области воздухоплавания замечательных результатов. Но мертвые необходимы! Жаль смелого летуна, а все же общество наше чересчур истерично. В общем, все тут тихо и благополучно»[216]. Между прочим, катастрофа произошла с тем самым аэропланом, на котором накануне поднимался в воздух Столыпин. Можно сказать, что Столыпина хранила судьба. До 1 сентября 1911 г.

Министерство внутренних дел, которое на протяжении пяти лет и четырех месяцев возглавлял Столыпин, являлось одним из важнейших в Российской империи, а в условиях революции его значение многократно возрастало. Министерство ведало разнообразными административно-хозяйственными задачами. В систему министерства входили столь различные структурные подразделения, как Главное тюремное управление, Главное управление почт и телеграфов, Главное управление по делам печати, Главное управление духовных дел иностранных исповеданий, Управление по делам о воинской повинности, Переселенческое управление и даже Ветеринарное управление. Таким образом, на министра внутренних дел возлагался исключительно широкий круг обязанностей от контроля за назначением мулл и ксендзов до предотвращения падежа скота. Разумеется, Столыпин не мог уделять одинаковое внимание всем подразделениям Министерства внутренних дел. В основном, как того требовала внутриполитическая обстановка, он сосредоточился на общем руководстве и координации деятельности политической полиции.

По должности министра внутренних дел П.А. Столыпин одновременно являлся шефом жандармов. Отдельный корпус жандармов был образован в 1826 г. в начале царствования Николая I. Император был твердо уверен в превосходстве военной службы над всеми остальными и почти всегда отдавал предпочтение военным. Ему импонировала мысль возложить функции «высшей полиции» на военную организацию, подчиненную строгой дисциплине. Впрочем, задачи жандармов не должны были ограничиваться пресечением крамолы. Сохранился хрестоматийный рассказ о том, как первый шеф жандармов А.Х. Бенкендорф сразу после своего назначения испросил у царя инструкции. Николай I протянул ему носовой платок со словами: «Вот тебе инструкция. Чем больше утрешь слез вдов и сирот этим платком, тем лучше». Поговаривали, что этот шелковый платок якобы был сохранен в архиве под особым стеклянным колпаком. На самом деле это легенда, но она точно отражает настроения императора, который возлагал на жандармов задачу, как напутствовал своих подчиненных А.Х. Бенкендорф, «довести глас страждущего человечества до престола царского»[217].