— и ходу. Возможно, действовала малая группа, человека три, и они решили просто тупо не рисковать боестолкновением с превосходящими силами, а номинально выполнили приказ о нейтрализации Карама. А я? А про меня ничего не было, могу и дальше гнить в плену. Спасибо, что не зарядили и мне пулю в лобешник, дорогие спецназовцы!

— Он там, внизу! Достаньте потом! — закричал я изо всех легких, в надежде, что советские рэмбы где-то замаскировались и ждут прохода каравана. Тут же получил тумаков со всех сторон и кляп в рот.

Идти стало тяжелее, болели ребра, голова. Собрал волю в кулак, даже смог ускориться. Смотрите, гады, я еще вам про «после первой не закусываю» расскажу.

* * *

Наверное, было место, куда мы должны попасть. Уже и темнеть начало, а мы всё шагали. Пневмонийный хлопец дышал так хрипло, что слышно было метров за десять. Надо бы дать ему вечерние таблетки, вдруг поможет хоть немного. Но я теперь был привязан к ослу, аптечки у рыжего хрена, и общение затруднено расстоянием. Впрочем, утром я им сказал, пацаны взрослые уже, пусть сами думают. Меня судьба их соратника волнует мало. Даже меньше, чем моя — их. Они за меня собираются получить бабки, или еще какие плюшки. Я же только желаю, чтобы они все сдохли, лучше долго и мучительно.

Дошли. Какие-то мазанки, света нет, населения тоже не видно. Или тут такая светомаскировка? Деревня-призрак, не иначе. Завели в какой-то дворик, отвязали от ишака, и затолкали в сарай без окон. Спасибо, дорогие похитители. Я так понял, ночевка здесь. Как насчет постели типа кошма? Позднего ужина? Отлить? Я сомневаюсь, что меня кто-то сторожит. Они снаружи дверь чем-то подперли, и сейчас там даже никто не сопит. Я не слышу, по крайней мере.

Света в сарайчике еще меньше чем снаружи. То есть не видно вообще ничего. Впрочем, вряд ли здесь можно рассмотреть что-то интересное — помещение два на три, пол земляной, нет ни хрена. То есть вообще — ни любимой авторами приключенческих романов охапки гнилой соломы, ни ведра в замену канализации, не говоря уже о мебели. В итоге я выбрал место в дальнем правом углу и сел там. Здесь было не лучше и не хуже, так почему бы и нет?

Мне бы заснуть, но стало пипец как холодно. Днем тридцать с хвостом, ночью можно повторить подвиг генерала Карбышева. Такой здесь великолепный климат. И почему кремлевские долгожители не пошли воевать в более комфортное для жизни место? Наводили бы демократию на Мальдивах каких. Или Бали отжимали, чтобы спасти от американской военщины местных варанов — я бы первый записался десантироваться на песчаных пляжах с лазурным океаном в придачу. Нет же, приперлись сюда, деятели.

Я с переменным успехом мысленно ругал советскую власть, американцев и персонально Бжезинского, который придумал это западло, собственную судьбу, запершую меня в это время и место, душманов, погоду и организаторов лотереи «Спортлото», но теплее от этого не становилось. Я даже решил отомстить вселенной, начав петь. В обычных условиях я так не делал из гуманных побуждений, но сейчас — почему нет. И я спел про Таганку, чьи ночи полные огня, и про Владимирский централ — ночи темные, этапом из Твери, и даже вспомнил стародавнюю песню опоздавшего пассажира про постой паровоз. По крайней мере, по куплету с припевом из каждого творения, я прохрипел, потому что голосовые связки привыкли к непродолжительным разговорам, а не к вокальным экзерсисам.

И вселенная не выдержала, и прислала моего тюремщика. Вякнув привычное «Малчат!», он выдал мне кошму, лепешку, и такое же вяленое мясо, как и раньше. Малоаппетитный запах и весьма гадкий вкус не мог перебить даже голод. Но я съел, всё до крошки. Не до жиру — это как раз про меня сейчас.

Проклятущий надзиратель отомстил мне за песнопения на чуждом ему языке. Похоже, в честь прибытия в столь славное место он слегка усугубил и дал жару. Рупь за сто даю, не обошлось без психически активных веществ растительного происхождения. Как там эта хрень называлась, что нам на базаре пацаненок втюхивал? Чарас, точно. Накурился, небось, на радостях. И, как волк из мультика, дошел до степени «А щас спою». И осуществил желание. Ему, говноголосому, никто не визжит «Малчат». Уж лучше бы ты спал, скот, потому что автохтонные песняки сами по себе не для слабонервных, а в исполнении такого уникума — натуральная пытка. Отметим, кроме голода, холода и лишения свободы передвижения, меня пытали пением местных шедевров.

А что же пневмонийный бандюк? Отмучился? Или как? Утром, наверное, узнаю.

Природа взяла свое, и завывания охранника превратились в неприятный, но всё же фон. Я смог уснуть. Приснился мне Джонас Солк, восседающий в номере отеля на берегу Цюрихского озера. Плывут лебеди, всходит солнце над белоснежными горами… Он с кем-то разговаривал по телефону, а потом на отличном русском сказал: «Андрюша, терпи. Я уже спешу к тебе на помощь. Старина Старовецки седлает коней! А пока пойдем перекусим!».

* * *

А утром ситуация изменилась. Не то чтобы радикально, я по-прежнему был в руках душманов, но состав поменялся. Ни певуна-охранника, ни рыжего хозяина аптечек, и, тем более, дышащего на ладан бандита, я не узрел. Дверца сарайчика распахнулась, и кто-то командно вякнул на местном наречии. Надеясь, что не перепутал, и это меня никто не предупреждал, что пристрелят, если я высуну нос. Слово было одно. И я подошел к выходу, щурясь от обилия света.

В дворике стояли трое. Одеждой практически такая, что и у предыдущих, а вот лицами — да. Что-то в них было, отличающее от захватившей меня банды. Не знаю, я очень скоро перестал в них всматриваться, а то сочтут поступок наглым и прибьют на всякий случай. Ну бородатые, ну опять эти пуштунки на голове… По крайней мере, разговаривать с локальными уберменшами, исключительно стоя на коленях, никто не стал требовать.

— Фамилия? — довольно чисто спросил стоящий в центре.

Лет сорок, наверное, рожа обычная, не то чтобы вот прямо из толпы, больше… торгаш, точно. Вот в чем разница, те — головорезы, а этот из другого племени. Вот по бокам поддержка силовая, да, а у этого морда похитрее.

— Панов, — коротко ответил я. Чего спрашивать, у вас документы мои на руках. Или кого другого ожидал увидеть?

— Врач? — продолжил он.

— Да.

— А какой? — не унимался крендель.

— Всякий. Терапевт больше.

—