– Помнишь, как ты учила меня готовить жареную картошку, а потом выяснилось, что сама ни хрена жарить её не умеешь? А как мы выбирали тебе платье для какой-то там… – он нахмурился.

– Для жеребьёвки, – подсказала я ему. – А потом оказалось, что консультант перепутала пакеты и отдала мне мужской свитер. Он идеально подошёл тебе, а платье мы так и не купили. Ты поехал по делам во Францию и прислал мне его утром перед жеребьёвкой.

– Да. А помнишь, как мы поехали кататься на лыжах? Началась пурга, и на лыжах мы так и не покатались. Зато глинтвейн был превосходный, – Женя коснулся моей ладони, глядя в глаза.

Я снова сглотнула, но руку не убрала. Я помнила. И это, и ещё много чего.

Прошлое

Отведя взгляд от тёмного окна, я уютнее устроилась в руках Жени. От разожжённого камина исходил жар, пряный глинтвейн согревал изнутри. Улыбнувшись, я потёрлась о Женьку носом.

– Что? – он коснулся моих волос, и я подняла голову.

– Ничего. Просто хорошо так. Спасибо, что привёз меня сюда.

– Хорошо, – пальцы его скользнули по моему виску, по щеке и исчезли. – Только с лыжами, похоже, не выйдет.

Он повернулся на звук завывавшего ветра. Не на шутку разбуянившийся, тот швырнул в окно снегом и понёсся дальше.

– Не выйдет, и ладно, – я поцеловала его в подбородок и нехотя встала. Женя придержал меня за руку. – Я за глинтвейном, – показала я на пустые стаканы.

Пальцы его разжались, и мне стало не так тепло, хотя пламя в камине всё так же плясало рыжими язычками. Нарочно покачивая бёдрами, я пошла к двери. Услышала смешок и, развернувшись, улыбнулась. Женька развалился на диване. В глазах его отражалось пламя горящей на низком столике свечи. Пронизанный запахами дерева и еловых веток воздух пьянил почти как глинтвейн.

Взяв всю кастрюльку, я вернулась в комнату. Женя приподнял бровь, и я засмеялась.

– Подумала, что лишний раз ходить? – я поставила на стол и, наполнив кружки, подала одну Жене. Вернулась в его объятья. Сразу стало теплее. – Скажи, что любишь меня, – попросила я с улыбкой. Потёрлась носом о его шею, тихонько прикусила.

– Я тебе уже говорил.

– Скажи ещё. Ты говорил давно.

– А разве нужно делать это часто? – он приподнял мою голову за подбородок. Погладил большим пальцем. – Зачем обесценивать слово «люблю», Насть?

– Почему обесценивать?

– Потому что, когда признания входят в привычку, они становятся рутиной. В какой-то момент может случиться так, что они останутся только словами, за которыми ничего нет. – Он продолжал придерживать меня, но пальцы его больше не шевелились. Наконец он отпустил меня. Я отпила глинтвейн, чувствуя, что он ещё не договорил. И правда. Задумчиво глядя на огонь, он продолжил: – Моя мать постоянно говорила отцу, что любит его. Отец поддакивал ей. Вроде как… Ты погасил свет в ванной? Ты взял ключи? Да, взял, да, погасил. Я люблю тебя. Я тоже, – он продолжал смотреть на огонь, ноги его были широко расставлены, лицо стало ожесточённым. – Она ушла, когда мне было двенадцать. Смылась с лысым любовником за бугор. За день до этого она, как всегда, сказала отцу, что любит его.

Сделав пару глотков, Женя снова посмотрел на меня. Я притихла, не зная, что сказать. Он говорил, что мама оставила их с отцом, но подробностей я не знала. Тема была неприятная, и выспрашивать я не хотела.

– Я люблю тебя, Настя, – сказал он тихо, под треск поленьев в камине. – Ты – женщина, с которой я хочу построить семью и прожить всю жизнь. Не знаю, что ещё тебе сказать. Ты не похожа на мою мать. И я верю, что ты никогда не поступишь так, как поступила она. Ни со мной, ни с нашими детьми. Всё, что мне нужно, чтобы ты всегда была рядом.

– Я всегда буду рядом, – шепнула я. Одновременно мы поставили кружки. Я обхватила лицо Жени обеими ладонями и повторила в губы: – Всегда. Но я женщина, Жень, и иногда мне нужно подтверждение, что ты всё ещё мой.

– Я всегда буду твоим, – он резко обнял меня. Поцеловал в лоб, в голову и прижал к груди.

Я глубоко вдохнула, слыша, как бьётся его сердце. Он провёл ладонью по моей спине. Я думала, что сейчас он задерёт мой свитер, но нет. Он просто держал меня у груди под вой бесновавшегося за окном ветра и треск поленьев в камине, в комнате, наполненной запахами дерева, еловых веток и пряного вина, и это было больше, чем если бы мы занялись любовью. Это было больше, чем признанием в любви. Это было самой любовью.

Настоящее

– Много всего было, Жень, – я отошла от него. Подвинула конверт. – Это уже не важно. Я не затем пришла, чтобы предаваться воспоминаниям.

Он взял конверт. Достал список, пробежался по нему взглядом и нахмурился. Резко поднял голову.

– Откуда это у тебя?

– Неважно. Это все, кто замешан в махинациях со строительством. След, оставленный твоим предшественником.

– Откуда ты знаешь? – Женя напрягся сильнее. – Откуда ты знаешь про махинации, Настя? – надвинулся на меня.

– Неважно. – Его взгляд наполнился угрозой. – Это неважно, – повторила я твёрдо. – Не волнуйся, тебе это ничем не грозит.

– Настя, – с предупреждением и нажимом проговорил он.

– Пожалуйста, просто возьми список. Я доверяю человеку, который мне его дал. Он мне тоже. И… будь осторожен, Жень. Пожалуйста. – В последний раз посмотрев на него, я пошла к двери.

Женя схватил меня за руку, развернул к себе. Мы смотрели друг на друга и молчали, и чем дольше длилось молчание, чем дольше его пальцы сжимались вокруг моего запястья, тем сильнее мне хотелось уйти. И остаться тоже хотелось сильнее.

– Если тебе важно, жалею ли я о том, что сделал, то да. Да, чёрт возьми! Но только потому, что сейчас из-за этого теряю тебя.

– Ты потерял меня уже давно. Нельзя играть жизнью того, кого любишь, Женя. Какая речь может идти о любви, если ты ломаешь то, что любишь? Того, кого любишь?! Ты потерял меня, когда решил, что можешь взять и слепить из меня то, что будет удобно тебе. Именно тогда, а не