– На его лице отразилась целая гамма чувств: от вины до недовольства. Я бросил уже Настьке: – Ремня ему не хватает.

– Как и тебе, – она гневно посмотрела на меня из-под длиннющих ресниц.

Другим бабам нужно было краситься перед каждым выходом из дома, а у неё всегда ресницы были длиннющие и густые сами по себе. И губы розовые, особенно после поцелуев.

Проклятье! Если не перестану думать в этом ключе, действительно запру её. И сын не помешает – Иван найдёт ему развлечение на час-другой.

– Когда ты собираешься сказать ему, что я его отец? – спросили я, пропустив шпильку мимо ушей.

Никита нехотя подплёлся к нам. Глянул на меня волчонком, обиженно – на Настьку.

– Я хочу на площадку.

– И что дальше? Весь мир должен подождать?

Он опять покосился на меня. Да ёшкин кот! Взгляд у него был точь-в-точь, как у меня. И губы он кривил так же. Я осёл, не замечал очевидного. Я бы не удивился, если бы при наложении наших с Настей фотографий друг на друга получилось бы то, что я видел вживую. Тот, кого я видел – наш сын.

– А что, если я не собираюсь ему говорить? – с вызовом и гордостью спросила она. Её распущенные волосы ниспадали на ворот пальто, на вязаный шарф. Я поправил шарф, провёл по уголку английского воротника.

– Неправда.

Она упрямо поджала губы. Я кивком указал на подъезд. Пока мы шли к лифту, гулкий звук шагов эхом отлетал от стен. Пока ехали, тишину нарушал шаривший в кармане куртки Никита. Выпавшая монетка звонко ударилась о металлический пол, и звук этот больно ударил мне по мозгам. Хорошо же меня приложило. Если бы я успел сесть в машину или подошёл сантиметров на десять ближе, остались бы рожки да ножки. Хотя рожек-то у меня никогда не было.

Вышедший из лифта первым, Никита пробежал несколько метров и остановился.

– А к кому мы идём? К Мише?

– Нет.

– А к кому? – не успокаивался сын.

Жизнь в нём так и кипела. Миллион вопросов, желаний. Это было не тем, к чему я привык. Последний год наше общение с младшим сыном проходило в основном в палате. По первой мы выходили на улицу, потом прогулки свелись к тому, что я носил его на руках или катал на коляске. Настя изменила всё. Она подарила мне двоих парней. А теперь я должен был отпустить её. Блядь! Внутренности выворачивались наизнанку при этой мысли. Должен, блядь, отпустить. Хоть раз в жизни я должен был подумать о ней, дать ей право выбора. Хотя даже в этом был эгоизм. Я слишком хорошо знал её и понимал: если сейчас решу за нас обоих, это будет дорогой в никуда.

– Сюда, – когда мы дошли до двери в конце светлого холла, скомандовал я. Достал из кармана ключи, отпер квартиру. Взял Настьку за руку и вложил связку ей в ладонь.

– Что это значит? – голос её стал глухим, взгляд растерянным.

Я толкнул дверь. Никита зашёл без приглашения, Настя помедлила и последовала за нами.

– Машинка! Ничего себе! – подлетел сын к перегородившему коридор двухместному детскому внедорожнику. – Мама! Ты видела, какая машина?! Чья она?

– Твоя, – сказал я, наблюдая за разглядывающим миниатюрный внедорожник сыном. – Как тебе?

И снова на его лице отразилась гамма чувств. Сначала недоверие, затем осмысление и, наконец, восторг. Изобразив крик ступившего на тропу войны индейца, он заскакал по коридору. Таких воплей я не слышал от него ещё ни разу и, чёрт возьми, как же это было круто! Пожалуй, круче была только победа на выборах. Хотя нет. Радость в голубых детских глазах и задорное «спасибо» вкупе с Настькиной улыбкой не могло переплюнуть ничего.

– Так как всё это понимать? – дождавшись, пока сын сядет за руль, повторила Настя.

Я прошёл в кухню. Мебели в квартире не было – только техника и обеденный стол. С него-то я и взял папку. Подал появившейся в дверях Насте.

– Это документы на квартиру. Здесь вам будет удобнее, чем в той клетке.

– Не нужно, – резко ответила она, не успев посмотреть бумаги. – Мне не нужно от тебя ничего, Женя. Только то, что я…

– Тебе не нужно, нужно нашему сыну.

Губы её шевельнулись. Я чувствовал её протест и был готов к нему, но Настя ничего не сказала. Молча прошла мимо, положила папку на подоконник и открыла. Было слышно, как шуршат листы, как изображает работающий двигатель Никита и даже как колёса детской машины трутся о пол. Я не сводил взгляда с Настькиных плеч, с её лебединой шеи и напряжённой спины.

– Тут не только документы на квартиру, – сказала она, медленно повернувшись.

В руке она держала несколько скрепленных степлером листов бумаги. То ли я придумал себе, то ли в глазах её была непонятная злость.

– Не только, – подтвердил я и, подойдя, взял бумаги у неё из рук. Перевернул первый лист, хотя и так знал наизусть едва ли не каждую строчку.

– Это подписанные мной бумаги на развод, Настя. Ты же этого хотела?

– Этого. Но почему нельзя было сделать всё по-человечески? К чему этот спектакль?

– Это не спектакль, – я бросил бумаги на подоконник и дотронулся до её щеки. – Пусть это будет красивым постскриптумом нашей истории.

– Постскриптумом?

– Да. Я всё ещё люблю тебя, Золушка. Ты можешь сделать с этими бумагами, что захочешь. Мы с моим отцом похожи. После ухода моей матери он так и не женился. Я тоже не собираюсь.

– Хватит, Женя! – процедила она. – Хватит играть у меня на нервах! Перестань манипулировать мной! Ты мастер дёргать за ниточки, я знаю. Но я не марионетка.

– Не марионетка. Ты – моя жена. Пока ещё.

Мы бы, наверное, могли смотреть друг на друга до бесконечности. Но в кухню, чуть не застряв в дверях, въехал Никита. Вместе мы перевели взгляды на него.

– Дядя Женя, а у тебя можно будет кататься?

– Мы не поедем к дяде Жене, – спокойно и твёрдо сказала Настя.

Сын нахмурил лоб.

– Почему?

– А ты бы хотел? – спросил я раньше, чем она успела хоть что-нибудь сказать.

Никита дёрнул плечами.

– Да, наверное. У тебя квартира большая. Мне там нравится.

Я не сумел