– У каждого своя жизнь скоро начнется, – вдруг сказала Парфенова. – Это в войну мы все вроде бы одинаковы – солдаты, и забота у всех одна, и дела одни – врага колотить. А вернемся домой… Аж не верится, что скоро каюк войне. В каких переделках побывали! Трудно поверить, что выкарабкались.

Что и говорить, всяких передряг было видимо-невидимо. Взять хотя бы последние три месяца. Сколько раз жизнь висела на волоске! Не знаешь, где подстережет опасность: за линией фронта или на уже отвоеванной земле. Как-то мы летели с ней на аэродром подскока. Вдруг стрелочка масляного манометра отклонилась несколько влево, чуть-чуть. На пятнадцатой минуте давление резко упало до минимально допустимого. Летчица, как положено, убрала обороты. Стало тоскливо. Вот-вот заклинит двигатель. Что тогда делать? Рассчитывать на вынужденную посадку? Под нами леса и болота. Давление масла упало ниже допустимого. Парфенова выключила зажигание, а я выбирала площадку, куда бы можно было притулиться, и ждала беды. Без масла в моторе подшипники перегреются, и тогда – пожар. А что такое пожар на По-2? Фанера и полотно вспыхивают в одно мгновение, и самолет превращается в горящую свечу.

Машину начало трясти. Лицом к лицу опасность воспринимается совсем иначе, чем со стороны. Я почти не испытывала страха. Только в мозгу лихорадочно стучала мысль: что сделать, как помочь Зое? С каждой минутой самолет трясет все больше. Запахло горелым металлом. Заскрипело, заскрежетало, будто ножом по сковородке. Отвратительный звук. Под нами лес, впереди вспаханное поле. Сели в поле. Осмотрели самолет: пробит маслопровод. Кто-то стрельнул в нас из леса, когда мы пролетали над ним.

Скажете, повезло? Конечно повезло. А вот совсем недавно застиг в полете туман. Он прочно укрыл землю на огромном пространстве. В случае тумана инструкция по производству полетов предписывает экипажу идти в сторону своих войск до полной выработки горючего и в случае невозможности произвести посадку оставить самолет и выброситься на парашюте. Так гласит инструкция. Но как быть, если нет парашюта, – инструкция не говорит. Как тут поступить? Поискать «окно»? Однако рыскать, метаться по курсам слишком рискованно. Легко можно заблудиться, а хуже всего – потеряешь пространственную ориентировку и врежешься в землю. Радиосвязи с землей мы не имеем, нет у нас приборов для слепой посадки, да и какие, собственно говоря, пилотажные приборы на По-2?! Указатель высоты, скорости, плохонький компас и «пионер» – указатель кренов и скольжения. А тут ночь, туман… В таких случаях надо принять одно-единственное решение и стремиться выполнить его. Стоит заметаться в воздухе, глядишь – несчастье и подстерегло.

Словом, мы точно выдерживали курс. А кругом, вверху и внизу, блещут звезды. Большие, как электрические лампочки. По-2 будто застыл в каком-то громадном звездном шаре. Лишь стрелки приборов говорят о его полете. Внизу, под нами, облака, плотные и черные, как океан, и звезды отражаются в них, словно в зеркале. Время истекло. Где-то вот тут, рядом, аэродром. Чувствую, и все тут, что аэродром здесь. Говорю об этом летчице, и она соглашается. И вот планирующий самолет погружается во влажную молочную мглу. Очень даже легко в данной ситуации потерять пространственное положение и свалиться в штопор. Но Зоя опытный пилот. Она по памяти сохранила то самое положение рулей, которое подобралось в открытом полете, до того как самолет врезался в туман.

Чтобы сесть в таких условиях, надо быть циркачом-виртуозом.

– Курс держи… – говорю я. – Вот так.

Я подумала, как полет сближает людей. На земле между нами были всякие недоразумения, а в воздухе, особенно в трудную минуту, все земное, мелочное отодвигается в сторону. В воздухе люди становятся лучше.

Эту мысль тут же заслонила другая: что ждет нас внизу? Лес, овраг, жилые строения, река, провода высокого напряжения? Неизвестно. Но вот цвет окружающей самолет мглы как-то изменился. Еще секунда, и я увидела – всего на секунду – приводной аэродромный прожектор! Теперь весь вопрос в том, что случится раньше: кончится горючее или откроется хотя бы кусочек аэродрома для посадки? Прошла долгая минута, еще более продолжительная вторая, и наконец спасительный разрыв лениво вполз на аэродром. Мы бросились в него. Буквально через несколько секунд после приземления самолет, еще на пробеге, врезался в туман.

Казалось, будто мгла нарочно расступилась, чтобы пропустить беспомощно носившийся над нею самолет, а приняв его, немедленно сомкнулась еще плотнее, чем раньше. Опять повезло? Конечно повезло! Но этому везению экипаж активно помогал. Не поддались панике, спокойно, четко, методично, обдуманно шли по курсу. Летчица, снижаясь в сплошном тумане без каких-либо приборов, в слепом полете, сумела за счет одной интуиции не сорваться в штопор, удержать самолет в режиме прямолинейного планирования, а когда из тумана косой стеной навалилась земля, успела выбрать машину из планирования и вслепую посадить ее. Это только неудача может быть случайной, везение достигается умением. Большая удача случайной быть не может! Теперь-то я знаю, что везение надо делать. За посадку в тумане командующий армией генерал-полковник Вершинин объявил нам благодарность.

Полет подходил к концу. Впереди виднелись уже огоньки аэродрома. Они мне показались ярче, чем обычно. Вокруг была такая редкая тишина, какой она бывает, кажется, в самое мирное время. На много верст кругом – до самого горизонта – никакого признака, что еще идет война. Я подумала: хорошо бы после войны приехать сюда и походить по этим местам пешком. Посмотреть, какими люди станут. Я вот сама себя уже сейчас не узнаю. Шла на войну девчонкой. А теперь кто? Сразу не скажешь. Но одно ясно: той девчонки уже нет на свете. Повидала невиданное, вынесла невыносимое.

– Чему всех нас научит война? – спросила я Зою.

И она сказала, что человек должен стать лучше. И еще сказала, что ей очень хочется побродить по тем местам, где воевали. Побродить просто так. Купаться. Ночевать в поле или в лесу. Пить парное молоко. Встречать гостеприимных людей. Хорошо бы побывать на Украине, в Донбассе, на Дону, на Кавказе, на Кубани, в Крыму и Белоруссии – всюду, где воевали. А вот в Германию она не желает. Мне же везде хочется побывать. Города, села… Все они разные, но над ними одно небо. Вот это прекрасное небо, в котором мы летим. Сейчас оно прекрасное, потому что не стреляют. После войны…

Отогнала эти назойливые мысли. Идем на посадку. Аэродром. Наш временный дом. Друзья. Отдых. Мы еще не знали, что это наш последний боевой вылет в Великой Отечественной войне. Мой – шестисотый и Героя Советского Союза Зои Парфеновой – семьсот тридцать девятый.

В один из ноябрьских дней 1941 года по замерзшей Волге в направлении города Энгельса шла девушка. Ветер яростно рвал полы ее пальто. Это была Ирина Дрягина – секретарь комитета комсомола Саратовского сельхозинститута. Заслоняя лицо от ветра ладонью, она старалась не сбиваться с тропы, однако нога то и дело проваливалась по колено в глубокий снег. Впрочем, Ирина мало обращала на это внимание. Ее мысли сейчас были заняты совсем другим. «Попробуйте теперь не пропустить меня к Расковой», – счастливо улыбаясь, думала она, проверяя – на месте ли направление из военкомата. О том, что в Энгельсе формируется женская авиационная часть, Ирина узнала вчера. Вернувшись с сельхозработ и смыв с себя грязь, она отправилась в институт. По дороге встретила знакомого парня.