Маркони начинал с простой разговорной фразы, соблюдал размер строки на глаз и зарифмовывал только последнее слово либо в каждой следующей строке, либо через строку, даже не делая попыток соблюсти однообразие конструкции. Это был такой вербальный фри-джаз. Смех смехом, но текст моментально засел в голове. Я легко напечатал второй, а затем и третий экземпляр по памяти, ни разу не заглянув в оригинал для проверки.

Аудитория хором кричит, ч

то у них ничего не получится.

Одна дошлая баба твердит:

«Ходить налево – только мучиться».

А ночью весна вплывает в окно,

как запах сдобного теста.

Мой герой не находит себе места.

Во дворе – олеандры в цвету. Лепестки

ловят капли росы, как детские руки.

Читай Набокова, слушай Майлса, умирай со скуки.

Закрыв глаза, он видит: она —

в позе «мама моет пол» у подножия минарета.

Хозяин башни, направленной на звезду, —

мулла со сложеньем атлета.

Как он хочет коснуться губами

изгиба ее бедра!

Гуляй-гуляй, ночная фантазия,

утром в душе не дрогнет его рука.

После встанет у зеркала, ловко побреется,

с плеши воду смахнет.

Терпи, мой дорогой,

до похорон все заживет.

Какую аудиторию имел в виду Маркони в первых четырех строках стихотворения, не имею ни малейшего представления. Поэтому я их вычеркнул. Исключение из текста личного и значимого только для самого автора опыта придало содержанию большую универсальность. В этом, я думаю, свойство нашего времени. Уникальные характеристики контекста, в котором развиваются сюжеты Тристана и Изольды или Даниэля и Эстер, только притупляют наш интерес к ним. В этом отношении литература сродни моде. Ликвидация контекста позволяет простому пекинцу или токийцу чувствовать себя полноценным человеком, когда, направляясь на свидание в соседний «Starbucks», он знает, что джинсы и майка из магазина «GAP» делают его ближе и понятней поджидающей его там студентке Арканзасского университета. Она учится в его стране по студенческому обмену. И участник палестинской интифады привлекает к себе сочувствующий взор европейского телезрителя не столько рвущимся из его рук автоматом Калашникова, сколько облегающими джинсами «Levi’s», кроссовками «Adidas» и ладно скроенной футболкой с логотипом «Dolce & Gabbana». Талибам в их войлочных беретах и халатах невыразительного кроя не помогают ни капри, ни даже трехдневная щетина, которая хорошо бы смотрелась в рекламе электробритв «Braun».

Короче, единственный способ обессмертить содержание – ликвидировать контекст. Я вас любил. Точка. В противном случае личные ассоциации автора, вызванные, может быть, его детским увлечением арабскими сказками или геометрией, превращаются в анекдот с фаллическим минаретом.

Свободная система стихосложения Маркони позволила мне разбить строфы по-новому, что, на мой взгляд, ничуть не нарушило общую картину.

Ночь. Весна вплывает в окно

дурманящим запахом сдобного теста.

Старик Макаронов

не находит себе места.

Разбитый лежит,

как обломок лепнины,

оборвавшейся со старого фасада.

Справа тихо посапывает засада.

Олеандр в розовом цвету. Лепестки

ловят капли росы, как детские руки.

Читай Уэльбека, слушай Эвору,

умирай со скуки.

Закрыв глаза, мой герой снова скользит

По милой ему синусоиде талии и бедра.

Гуляй-гуляй, ночная фантазия,

утром в душе не дрогнет его рука.

Встав у зеркала,

ловко побреется, с плеши воду смахнет.

Терпи, мой дорогой,

после похорон все заживет.

Смешно, но на глазах устаревших Набокова и Майлса я все же решил сменить на что-то посвежее, перечеркнув собственные размышления о моде, контексте и архетипе.

Недавно, разглядывая в бессчетный раз черты лица моей подруги у колодца, я подумал, что постоянная игра с рифмованными строками стала моим новым хобби. Я не испытываю угрызений совести в связи с тем, что присвоил себе чужое произведение или изменил его. Напротив, я увековечил в нем имя автора и не уверен, что поставлю свой автограф под финальным вариантом. Меня невероятно увлекает идея передать небольшой слепок переживаний пока неизвестному мне преемнику. Вероятно, это и есть фольклор. Интересно, что именно в личном опыте может стать общим, сделав интимное стихотворение частушкой? У меня не идет из головы фраза Маркони о том, как она «вошла в него», когда их взгляды встретились. Мой покойный сосед отлично обозначил момент, когда две части стали целым. Как мне это знакомо! По сей день стоит в памяти картина: она (я сейчас о своем) впервые садится в мою машину, и у меня возникает ощущение того, что она садится в мою жизнь. Вот он – судьбоносный момент полного слияния, пережитый задолго до сексуальной близости. С другой стороны, как она села, так потом и встала. Вошла и вышла, но момент действительно стал определяющим.

В квартире 6-F поселилась молодая пара. Они избегают соседей. Меня, во всяком случае. Если мы оказываемся вместе в лифте, то они, как правило, стоят в обнимку и неотрывно глядят друг другу в глаза, улыбаясь чему-то своему. Такая близость возможна лишь при полной слепоте. Любовь слепа. Pardone moi! Иногда я слышу из открытого окна их квартиры смех и другие звуки, характер которых настраивает меня на поэтический лад.