Осенью в Норвуде, как в любой дачной местности, оказалось не так уютно: дули страшные ветра, лил дождь, но прогулки были обязательны. К 11 ноября доктор закончил «Берилловую диадему» и почувствовал, что в очередной раз выдохся. Именно тогда, а вовсе не после смерти своего отца, как иногда утверждается, он впервые стал задумываться о том, что пришла пора расстаться с Холмсом. Матери он написал: «Я думаю убить Холмса и покончить с этим. Он отвлекает мои мысли от лучших вещей».

Между биографами и холмсоведами по сей день не завершился спор: одни считают, что Конан Дойл уже в 1891 году возненавидел Холмса, другие – что он любил его до самого конца. То и другое утверждения подробнейшим образом доказываются. Спор не угаснет никогда; истина, скорей всего, лежит где-то посередине. Любому писателю, у которого есть постоянные или просто долго живущие персонажи, случается временами любить, а временами не любить их. И Пушкину Онегин иногда надоедал. Человеку творческому (да и любому) тяжело делать все время одно и то же, причем, что самое главное, с быстротой конвейера. «Стрэнд» не давал Дойлу вздохнуть свободно, и это, естественно, раздражало его, как раздражало бы всякого; если бы рассказы о Холмсе требовалось поставлять не раз в месяц, а раз в год, Конан Дойл наверняка отнесся бы к этой работе гораздо спокойнее. «Я решил, что, раз теперь у меня нет больше оправдания, заключавшегося в полной зависимости от денег, я никогда больше не стану писать ничего, что не соответствует высшему уровню моих способностей, и, следовательно, не стану писать рассказов о Холмсе, если у меня не будет стоящего сюжета и проблемы, действительно занимающей мой ум, потому что это – первое условие, чтобы заинтересовать кого-нибудь другого». Никакой злобы на персонажа тут нет, а есть обыкновенная порядочность (и разумный расчет) литературного работника, который не хочет скатываться на уровень халтуры и портить свою репутацию.

Мэри Дойл, такая же страстная поклонница Холмса, как и читатели «Стрэнда», была в гневе и настаивала на том, что холмсиана должна быть продолжена; считается, что именно она подсказала сыну сюжет «Медных буков». За это время «Стрэнд» опубликовал «Тайну Боскомской долины» в октябрьском номере и «Пять апельсиновых зернышек» – в ноябрьском. «Человек с рассеченной губой» вышел в декабре; Дойл отдал новые рассказы и, считая себя свободным, приступил наконец к роману – «Изгнанники» («The Refugees. A tale of two continents»).

Роман получился на редкость неудачным. В нем не оказалось ни Михея Кларка, ни Децимуса Саксона, зато были Людовик XIV и его фаворитки; замечал это доктор или нет, но роман от первой до последней строки оказался написанным «под Дюма».

«– Но, я думаю, вы неправы, Расин.

– Увидим.

– И если вы ошиблись...

– Ну, что же тогда?

– Тогда дело для вас примет серьезный оборот.

– Почему?

– У маркизы де Монтеспан отличная память».

Но чтобы писать, как Дюма, надо обладать его легкостью, блеском и размашистостью; у Конан Дойла этих качеств не было. Его описания взаимоотношений между мадам де Монтеспан и мадам де Ментенон, занимающие полромана, настолько скучны, что даже говорить об этом не хочется. Главный герой, однако, вышел не так плохо, хотя он тоже написан под Дюма. Это Амос Грин, всю жизнь воевавший в Канаде со злыми индейцами и приехавший по делу в Париж, где все ему кажется странным.

«—Я стащил кучера в канаву и переоделся в его одежду и шляпу. Я не скальпировал его.

– Скальпировать? Великий боже! Да ведь такие вещи случаются только среди дикарей.

– А! То-то я подумал, что это не в обычаях здешней страны. Теперь я рад, разумеется, что не проделал эту операцию».

У Амоса Грина есть друг, Амори де Катина, молодой офицер-гугенот, с которым они совершают вместе ряд довольно дурацких подвигов; после отмены Людовиком Нантского эдикта (которым Генрих IV даровал гугенотам свободу вероисповедания) семье Амори становится опасно оставаться во Франции, и они уезжают в Канаду. Кораблекрушение, злоключения, скальпирование, томагавки, пытки, злобные ирокезы, метисы – исчадия ада, добрая старая индианка, помогающая белым, разговоры о том, что споры между католиками и протестантами бессмысленны и вредны, которые мы уже читали в «Михее Кларке» и «Белом отряде». Поразительно, но Дойл считал, что роман ему очень удался. В мемуарах он приводит рассказ Мэри Дойл, которая, будучи в Фонтенбло, якобы слышала, как экскурсовод-француз говорил туристам, что если они хотят знать все о дворе Людовика XIV, им следует прочесть «Изгнанников». Скорее всего это выдумка не самого Дойла, а его матери. Или экскурсовод-француз был сумасшедший. Хотя английская и в особенности невзыскательная американская публика приняла роман хорошо, его издавали и переиздавали. Еще бы: писатель Конан Дойл был уже так знаменит, что мог бы опубликовать под своим именем железнодорожное расписание. К сожалению, доктор, которого безумные восторги читателей не убедили в том, что холмсиана – значительное культурное явление, – в данном случае публике поверил. В его оправдание можно сказать, что Стивенсон «Изгнанников» тоже похвалил. Искренне ли? Всякий литератор знает, какую рану можно нанести коллеге, если не похвалишь его новую книгу.

В начале 1892-го, закончив «Изгнанников» (роман вышел в «Лонгмэне» в 1893-м), Дойл решил попробовать свои силы в драматургии. Вообще-то одна пьеса у него уже имелась – упоминавшиеся «Ангелы тьмы», где фигурировал доктор Уотсон, проживавший в Сан-Франциско (опять Америка!), влюбленный и обещавший жениться вовсе не на Мэри Морстен. Пьесу эту Дойл всерьез никогда не воспринимал и вряд ли решился бы снова заняться сочинением пьес, если бы не пример друга. Откуда этот новый друг взялся?

Поскольку Конан Дойл был популярен и «в моде», ему представилась отличная возможность заводить литературные знакомства, и, вопреки распространенному мнению, что литераторы так же готовы перекусать друг дружку, как и актеры, он нашел в этой среде искренних друзей. Но нашел он их не в «Стрэнде». В конце 1891 года прекрасно нам известный Джером Клапка Джером и другой писатель, Роберт Барр, канадец шотландского происхождения, организовали новый журнал «Айдлер» (по-английски – «лентяй»). Там публиковались рассказы, эссе, интервью, карикатуры; он позиционировался как своего рода джентльменский клуб, чьим манифестом была лень и участникам которого полагалось бездельничать, хотя в действительности они, разумеется, работали ничуть не меньше других литераторов. Джером и Барр привлекали для участия в журнале первоклассных авторов (Марка Твена, Бернарда Шоу, Киплинга) и, в частности, тех, кто уже печатался в «Стрэнде». По случаю открытия журнала давался обед – на него был приглашен и Конан Дойл. Один из членов клуба, Энтони Хоуп, заметил, что новый гость выглядит и держится так, будто он «сроду не слыхивал о том, что бывают какие-то там книжки»; «лентяи» считали это комплиментом. Дойла приняли как своего. В начале девяностых в «Айдлере» публиковались некоторые его остросюжетные рассказы, не связанные с Холмсом и потому отвергнутые «Стрэндом»: «Из бездны» («De profundis»), «Случай леди Сэннокс» («The Case of Lady Sannox»), «Фиаско в Лос-Амигосе» («The Los Amigos Fiasco») и ряд других.