Кстати, дочери адмирала, которые противопоставлены миссис Уэстмакот, – отнюдь не кроткие и слезливые «викторианские девицы». В текстах Конан Дойла таких девиц вообще найти трудно. Почти все его женские персонажи, не исключая героинь исторических романов, характеризуются эпитетами «сильная», «твердый, сильный характер», «мужественный характер», «независимая», «гордая и сдержанная», «царственная осанка», «отличалась независимостью суждений», «смелая», «властная», «любознательная» и т. д. Дойловские девушки не беспомощны, не заливаются слезами, почти не подвержены обморокам и болезням и не падают мужчине на плечо. Вот только не курят и не пьют. Похоже, единственная претензия доктора Дойла к эмансипации женщин заключалась в том, что они совершенно напрасно берут себе за образец мужчину с его пьянством и другими пороками. Могли бы выбрать что-нибудь другое, получше.

Совсем иную женщину Дойл описал в повести «Паразит». Здесь тоже не обошлось без Генри Джеймса – недаром персонажи несколько раз говорят о «повороте винта». Текст представляет собой дневник героя и сильно напоминает дневник доктора Сьюарда из «Дракулы» – вернее, дневник Сьюарда, написанный позднее, напоминает дойловского «Паразита». Герой, профессор Гилрой, – материалист и скептик; он немного похож на Шерлока Холмса с его приверженностью фактам, но женщин не сторонится. Он помолвлен с прекрасной девушкой, когда в его жизнь вторгается мисс Пенклоза, уродливая сорокапятилетняя калека, обладающая способностью к гипнозу. Из научного любопытства Гилрой позволил ей провести над собою опыт, и этот опыт едва не погубил его жизнь. Мисс Пенклоза заставила его испытывать к себе чудовищное («зверское», по его собственному признанию) влечение, которому он оказался не в силах противостоять. «Эта женщина, по ее собственному признанию, могла осуществлять насилие над моей психикой. Она могла завладеть моим телом и заставить его повиноваться. У нее была душа паразита; она и есть паразит, чудовищный паразит. Она вползает в мою оболочку, как рак-отшельник в раковину моллюска. Я помню, как однажды она провела рукой по моим волосам, как будто лаская собаку; эта ласка доставила мне наслаждение. Я весь дрожал под ее рукой. Я был ее раб душой и телом; в тот момент я наслаждался своим рабством».

Прочти мы эти слова у какого-нибудь другого писателя, более склонного к психологии, подумали бы, что здесь метафорически описывается любовь – разве она не такая? И разве сам доктор не так описал любовь Джока к Эди? Но маловероятно, что Конан Дойл в «Паразите» имел в виду именно это: скорей всего он честно писал о гипнозе, которым всегда интересовался. Когда до Гилроя доходит, что его любовь вызвана искусственно, он говорит мисс Пенклозе, которую называет ведьмой и дьяволом, что никогда не полюбит ее по-настоящему. Мисс Пенклоза в ответ разражается беспомощными, вполне искренними слезами: она любит Гилроя и ничего не может с собой поделать; гипноз был единственным средством. Поняв, что ее отвергают, она начинает мстить – изобретательно и жестоко. Ее власть над Гилроем заканчивается лишь с ее смертью. Заманчивое предположение, что Конан Дойл в жизни столкнулся с некоей демонической женщиной, которая чуть не завладела его душой, к сожалению для современного изыскателя и к счастью для нашего героя, не имеет под собой никаких оснований. Такая женщина, как мисс Пенклоза, действительно существовала – чуть дальше мы назовем ее имя, – и Дойл действительно был с нею знаком, но ничего романтического в их отношениях не было.

В повести не происходит ничего такого уж страшного; внешне вообще почти ничего не происходит, вся борьба разворачивается в сознании героя и, собственно говоря, не до конца ясно даже, не является ли Гилрой попросту сумасшедшим, который все это себе вообразил; но при чтении не оставляет ощущение тревоги и неуюта и предчувствие того, что ужасное вот-вот должно случиться; это и есть психологический триллер. Сам автор, однако, считал «Паразита» нестоящей вещью, тогда как «Изгнанников», к примеру – стоящей.

Эссе «За волшебной дверью» дает очень простое объяснение его оценкам. Оказывается, самое важное в художественном произведении – это «широта поставленных проблем» и «значимость изображенных событий и лиц». Просто манифест социалистического реализма. Где уж там тягаться бедной мисс Пенклозе и даже Холмсу с «Королем-Солнце» по значимости и широте проблем! Нет, Дойл, разумеется, признавал, что о маленьких людях можно написать хорошее произведение. Самому ему маленькие люди удавались очень хорошо. Но он не верил, что о больших можно написать плохо, и искренне удивлялся (себе в том числе, надо думать), что кому-то хочется писать о маленьком, когда существует великое, и мягко пенял любимому Вальтеру Скотту за то, что тот не описал Наполеона, а также Первый крестовый поход. «Представьте себе в качестве примера, что великие мастера прошлого искали свои модели, например святых Себастьянов, на постоялых дворах, когда буквально на их глазах Колумб открывал Америку» (как вообще можно писать и думать о чем-либо, когда существует Америка, самая лучшая, важная и интересная вещь в целом мире?). Литературные критики говорят иногда, что писатели, избирающие в герои знаменитых людей, делают это из-за подсознательного желания примазаться к чужой славе. К Дойлу это, во всяком случае, отношения не имеет. Он был не только одним из самых высокооплачиваемых, но и одним из самых знаменитых писателей Великобритании, а потом и всего мира; никуда ему не было нужды примазываться. Сказать, что он обожал «больших людей», тоже нельзя: герцог Монмаут, Людовик XIV, Наполеон – все они изображены весьма малопривлекательными. Возможно, он просто считал нужным писать о тех, о ком сам любил читать. В обширном перечне его любимых книг биографическая литература занимает громадное место.

Летом в Норвуд повадились журналисты и фотографы – слава накладывает обязанности. Конан Дойл сперва давал интервью очень охотно, потом ему начало надоедать. Журналисты спрашивали преимущественно об одном и том же: когда ждать новых рассказов о Холмсе. Но были и интересные проекты: журналист Гарри Хоу в августе 1892-го подготовил для «Стрэнда» очерк под названием «Один день с Конан Дойлом», где повседневная жизнь семейства Дойлов была описана во всех мелочах очень живо. Очерк Хоу получился не совсем стандартным: если большинство журналистов искали в Конан Дойле приметы «детектива», отмечая «проницательный взгляд глубоко посаженных серых глаз» и тому подобное, то Хоу писал, что ничего этого он не обнаружил. «Он просто очень веселый, приветливый, очень домашний; плечистый великан, который жмет вашу руку так крепко, что в избытке дружелюбия может ненароком вас покалечить». Хоу рассказал, что весь дом доктора увешан акварелями и карандашными набросками его отца. Это была правда, и доктору было приятно, что об этом написали. Слава, свалившаяся ему на голову, не тяготила его. Не в пример профессору Челленджеру он обожал гостей, званых и незваных, и с репортерами был приветлив.

Часто задавали вопросы о прототипе героя; Дойл назвал доктора Белла. Журналисты полетели к Беллу – брать интервью у него. Тот сказал: «Конан Дойл силой своего воображения создал очень многое из очень малого, и его теплые воспоминания об одном из бывших учителей всего лишь придали картине живописности». Дойл возразил, что это не так и роль Белла гораздо больше. Но на самом деле Белл сказал чистую правду.