Флаг-офицер начальника дивизиона, мичман Бескровный, блаженствовал. Штормовая погода, ночь, качка и холод разогнали обитателей миноносца по каютам и койкам. В кают-компании было пустынно, и тускло горела дежурная лампочка. В огромном кожаном кресле, которое молодежь звала «самосон» за его особое свойство любезно принять посетителя, ласково пригреть и усыпить, уютно устроился флаг-офицер Миша Бескровный. Где-то совсем рядом, за тонким бортом, шумела штормовая погода. Временами неприятно чувствовалось, как, принимая удары волн, скользя и изворачиваясь между ними, длинный миноносец ходил своими соединениями вдоль продольной оси, а временами, взлетая на высокий и острый гребень, провисал кормой и носом, дрожал, будто вот-вот сломится под своей собственной тяжестью.

«Почему не уменьшают ход?», – подумал Миша, засыпая.

Но блаженство юного мореплавателя продолжалось недолго. Из царства грез и сновидений его вывела чья-то твердая рука, вежливо, но настойчиво встряхнувшая за плечо. Первым впечатлением после пробуждения было странное ощущение тела, делающегося то тяжелым и вжимающимся в кожу кресла, то необыкновенно легким, воздушным, взлетающим. Перед проснувшимся мичманом стоял старший офицер миноносца старлейт С.

– Очень сожалею, что пришлось вас разбудить, но вам придется в полночь вступить на вахту. Наш судовой офицер внезапно заболел, и начальник дивизиона разрешил воспользоваться вашей помощью.

– «Укачался, а не заболел», – проворчал про себя мичман.

– Есть, – и поплелся в каюту одеваться.

Без пяти минут двенадцать мичман выбрался на палубу. Ослепленный темнотой, некоторое время держался за протянутый штормовой леер. Когда глаза немного привыкли и он увидел отсвет белой пены, выжимаемой бортами корабля, начал осторожно пробираться на мостик. Быстро сменил закоченевшего вахтенного начальника и осмотрелся. Был характерный весенний черноморский шторм. Ветер нес снег, смешанный с дождем. В этом хаосе беснующейся стихии миноносцы продолжали мчаться с попутным штормом двадцатиузловым ходом. Какое-то невольное подсознательное беспокойство овладело постепенно мичманом. Простояв около четверти часа рядом с рулевым, он убедился, что видимость равна нулю. С мостика нельзя было рассмотреть носовое орудие. Послал вахтенного доложить командиру (капитану второго ранга Пчельникову) и попросить его подняться на мостик. Пришедший командир приказал ход не уменьшать, а поставить на полубак добавочных впередсмотрящих.

Прошло полчаса томительного напряжения. Обстановка не менялась, и напряженные до боли глаза старались проникнуть сквозь серую снежную пелену, окружавшую миноносцы. Молодой офицер нервничал, будто чувствуя приближение невидимой опасности. Вдруг ему показалось, что на однообразном сером фоне вырисовывается более темное пятно величиною в серебряный рубль. Не доверяя себе, спросил сигнальщика:

– Видишь ли что-нибудь прямо по носу?

– Как будто так, что-то показывается, вашбродь, – ответил тот.

Прошло, может быть, только десять-пятнадцать секунд и пятно из рубля стало размером в иллюминатор. Неожиданно для себя, повинуясь какому-то молниеносному рефлексу, Бескровный скомандовал рулевому: «Право на борт» – и рывком бросил обе ручки машинного телеграфа на «стоп». Почти одновременно вырвался из мрака полный испуга и тревоги голос, кричащий в рупор: «Куда-а-а-а»… А затем страшный удар, и все потонуло в грохоте и скрежете раздираемой стали, ломающихся стоек, срываемых с креплений частей и предметов на палубе. Грянул глухой взрыв, и через мостик перекатилась плотная волна огня, заставившая всех находившихся на нем пригнуться к палубе. Когда выпрямились, то отшатнулись от темной громадной массы, которая проносилась мимо, ломая и коверкая все, что выступало за бортом. Несколько секунд темноты, а затем вспыхнул яркий, ослепительный свет, осветивший, как днем, всю картину разыгравшейся трагедии. Горел серный эфир.

По борту «Быстрого» проносился военный транспорт «Святогор». Он сорвал у него моторный катер и, пробив бак с бензином, принайтовленный перед рострами левого борта, перебросил огонь на миноносец. Когда мичман повернулся, автоматически следя глазами за «Святогором», он увидел, что вся палуба «Быстрого», до кормового орудия, пылала ярким костром. Горел бензин, разлившийся по палубе.

Без сигнала тревоги весь экипаж вылетел на свои места. «Святогор» описывал широкую циркуляцию с положенным на борт рулем. На полубаке у него пылал пожар, освещавший все кругом. Остановившийся «Быстрый» стал лагом к волне, переваливаясь с борта на борт. Пожар на нем быстро потушили. Командир немедленно послал Бескровного осматривать пробоину в носовой части миноносца. Спустившись в кубрик, тот уже застал там боцмана и плотника с матросами, заделывающих, или, вернее, забрасывающих досками и цементом громадное, зияющее отверстие, в которое можно было въехать на тройке, и потом старавшихся подвести пластырь. Пробоина была, к счастью, вся надводная, и только при качке в нее попадало немного воды. Но нос был свернут на семьдесят пять – восемьдесят градусов. Листы обшивки, перемешанные с битенгами, якорем и канатом, большим комом бросило под мостик. Как спаслись впередсмотрящие, так никто никогда и не понял.

«Быстрый» и «Святогор» столкнулись скулами, пролетая друг у друга по борту. От удара загорелись бидоны с бензином, находившиеся на палубе «Святогора». Огонь распространился с неимоверной быстротой и был настолько силен, что рулевой и помощник капитана должны были покинуть мостик. Оставшись без управления, «Святогор» продолжал двигаться, описывая циркуляцию. На корабле началась паника.

Кроме экипажа на «Святогоре» находилось большое число военных, солдат и офицеров, отпускных и находившихся в служебной командировке. В трюмах, скрывшись от холода, страдая от качки, сбилось около трехсот турок, пленных солдат-аскеров, которых перевозили на работы в прифронтовой полосе. Вся эта масса людей при ударе выбежала на палубу в паническом испуге, не имея возможности понять случившееся, ослепленная огнем пожара корабля. Машинная команда оставила свои места и выбежала на палубу, не остановив машину. Комендант и капитан не могли из-за огня добраться до мостика и оттуда руководить спасением корабля. Экипаж оказался разделенным на отдельные группы, без общего руководства, среди массы обезумевших людей. И тогда началось самое страшное. Кто-то бросил в толпу турецких пленных предположение, что это германские подводные лодки напали на транспорт с целью освободить их. С дикой яростью бросились турки на русских, стараясь их обезоружить. Затрещали выстрелы, загрохотали взрывы ручных гранат, настал хаос криков и стонов.

«Алла… Алла… Алла..!»

«Бей… ур-р-р-а… вперед… братцы-ы-ы-ы-ы..!»

«Алла… Алла… Алла..!»

В мертвой схватке люди катались по палубе, сверкали кинжалы, грохотали выстрелы, душили друг друга руками, попадали в разлитый бензин, вспыхивали как факелы и, обезумевшие, часто не разжимая смертельных объятий, бросались вместе за борт, где и гибли. Тщетны были попытки экипажа спасти положение, и, отступая, шаг за шагом, он отходил к полуюту, свободному еще от огня. Давление пара упало, и «Святогор» остановился. На нем начали рваться ящики с патронами.