Он полагал, что Сербии необходимо как можно быстрее решить все проблемы с трибуналом. Время для сотрудничества было самым благоприятным, хотя некоторые члены правительства выступали против, так как подобная политика связана с определенным политическим риском. После расформирования Федеративной Республики Югославии Воислав Коштуница остался без должности. Вскоре новый парламент Сербии и Черногории пересмотрит законы, регулирующие отношения с трибуналом, что значительно облегчит сотрудничество.

Затем я передала Джинджичу информацию, которая могла стать испытанием для его энтузиазма в отношении сотрудничества с трибуналом. Я сообщила ему, что прокурорская служба вскоре выдвинет обвинения против четырех генералов, принимавших участие в массовых убийствах и этнических чистках в Косово, в том числе в резне в деревне Мея. Жертвы этого преступления были перевезены в рефрижераторах на военно-воздушную базу в Батайнице, близ Белграда. Я сказала Джинджичу о том, что обвинение будет выдвинуто против Сретена Лукича, который командовал милицией в Косово, а впоследствии сыграл ведущую роль в свержении и аресте Милошевича. Джинджич отнесся к моему сообщению довольно нервно. Он ответил, что подобные обвинения могут породить серьезные политические проблемы, и просил меня отсрочить их обнародование, но я отказалась. «Косово — это реальная проблема для нашей страны, — сказал Джинджич. — Край медленно, но неуклонно движется к независимости. Международное сообщество вынуждает Сербию не только примириться с этим, но еще и заботиться о Косово — этот регион во многом зависит от ресурсов и бюджета всей страны». Никто в Сербии не рискнет открыто высказаться по решению этой проблемы. Джинджич добавил, что, если трибунал выдвинет обвинения против сербских командиров в связи с преступлениями в Косово, его правительство открыто откажется от сотрудничества, поскольку в противном случае лишится поддержки полиции. В этом вопросе Джинджич был непреклонен. Правительство выступит против любых обвинений, основанных на «прямой ответственности», то есть на непосредственной отдаче приказов совершать военные преступления. Правительство не примет обвинений в адрес высокопоставленных офицеров, в том числе против Лукича.

Способствуя свержению Милошевича в октябре 2000 года, Джинджич и некоторые оппозиционные политики пошли на компромисс с Лукичем и другими офицерами югославской армии, полиции и разведки. Сотрудники этих служб давным-давно срослись с местной мафией. Такова была преступная природа режима Милошевича. За войнами в Хорватии, Боснии и Герцеговине и Косово стояла организованная преступность. Джинджич говорил, что хотел бы разрубить этот гордиев узел. Он сам и черногорский премьер Джуканович собирались установить правительственный контроль над армией и провести чистку офицерского корпуса. «Армия — главная проблема трибунала, — сказал мне Джинджич, — основное препятствие на пути реформ. Она защищала социализм и титовскую Югославию, а теперь защищает себя от любых реформ и контроля со стороны гражданского общества. Реформы будут способствовать сотрудничеству». Джинджич также заявил, что планирует уничтожить сеть организованной преступности и связанных с ней сотрудников службы государственной безопасности. Премьер-министр уже уволил руководителя службы госбезопасности и его заместителя, потому что они не смогли справиться с задачей поиска и ареста Младича.

Я посоветовала Джинджичу быть осторожнее и передала внутренний документ трибунала, где сообщалось о заговоре с целью его убийства. Этот документ был составлен моими информаторами в Белграде, и в нем содержались имена людей, которые непосредственно участвовали в заговоре.

— Я знаю об этом, — улыбнулся Джинджич. — Они не хотят, чтобы я проводил реформы… Но не бойтесь, я могу за себя постоять.

— Но все же, — настаивала я, — к этому нельзя подходить легкомысленно. Вы должны отнестись к подобной угрозе серьезно… Опыт подсказывает мне, что никогда нельзя предугадать, как развернутся события. Возможно, эта информация ложна. Возможно, в ней есть зерно истины…

Через четыре дня после нашей встречи была совершена неудачная попытка покушения на Джинджича. Убийца направил грузовик на его автомобиль. А 12 марта 2003 года более опытный киллер, устроившийся на крыше дома, расположенного напротив здания сербского правительства, направил снайперскую винтовку в спину Зорана Джинджича и спустил курок.

Я находилась в своем кабинете, когда Антон Никифоров, мой помощник, сообщил о том, что на Джиндича совершено покушение. Немного позже мы узнали, что премьер убит. Это был шок. Но никто из нас не удивился. Смерть Джинджича потрясла меня не так, как убийство Фальконе. Фальконе был моим коллегой, он принадлежал к той же команде. Джинджич был просто знакомым мне сербским политиком. Он был готов пойти на риск ради сотрудничества с трибуналом. Я помнила о том, как он рассказывал мне о трупах албанцев, убитых в Косово и захороненных на территории военной базы. Я помнила, как он начал работу с теми, кто согласился сдаться трибуналу добровольно. Но для меня Джинджич всегда оставался человеком, с которым не приходилось вести переговоры, которого нужно было вынуждать совершать аресты, выдавать документы и разрешения на допрос свидетелей. Я подумала о его детях. Я вспомнила его жену, Ружицу и, как отправила ее по магазинам в Лугано. Я вспомнила, как Джинджич ради блага своей страны и своего народа был готов выдать Милошевича Гааге, даже если для этого его придется похитить. Я вспомнила, как он смеялся: «Дайте мне миллиард, и вы получите Милошевича».

Мои первые поездки в Руанду начинались с долгих бесед со следователями прокурорской службы. Час за часом, день за днем мне открывалась ужасная трагедия, осмыслить масштабы которой было очень трудно. Наши встречи всегда начинались с гор трупов тутси и сбора свидетельских показаний и вещественных доказательств вины хуту. Но во время одной из первых бесед я узнала и о другой стороне руандийской трагедии. Мне рассказали о том, что в начале июня 1994 года высокопоставленные служители католической церкви Руанды были окружены в кирпичном соборе города Кабгайи. Тысячи напуганных людей, тутси и хуту, построили хижины и разбили палатки вокруг комплекса зданий собора. В церковной больнице лежали и тутси, и хуту с резаными и пулевыми ранениями. Каждую ночь войска хуту входили на территорию комплекса и отправляли тутси на казнь. Тела казненных валялись повсюду. Католические священники были и среди жертв, и среди преступников. Одним из раненых в больнице оказался священник, которого ранили, когда он пытался остановить хуту, пришедших за людьми, укрывшимися в его церкви. Одним из тех, кого обвиняли в геноциде, был священник Эммануэль Рукундо, хуту по национальности.

Солдаты хуту и вооруженные мачете члены местной милиции покинули Кабгайи. В четверг, 2 июня 1994 года в соборный комплекс вошли солдаты тутси из Руандийского патриотического фронта. К полудню весь комплекс — собор, больница, школа, семинария, жилые помещения — был окружен. Перед обедом солдаты РПФ разрушили стены. Перед солдатами предстали архиепископ Кигали, два епископа и несколько сопровождавших их священников. Солдаты вывели священнослужителей на открытую площадь перед собором и держали их там под прицелами автоматов под палящим солнцем. Той же ночью они вывезли захваченных священников за 15 километров к югу, в Руханго, и продержали там до воскресенья, 5 июня. Воскресным утром их перевезли в Гакуразо. Священники отслужили в местном монастыре святую мессу. Напряженность нарастала, их подвергли допросу. Двое солдат угрожали убить захваченных священнослужителей. Первые выстрелы прозвучали между семью и восемью часами вечера. Были убиты архиепископ Кигали, два епископа, аббат, девять священников и три местные девушки. Одному священнику удалось бежать.[24]