Война со Швецией окончилась победой русских, но были в этом противостоянии действительно опасные для Петербурга ситуации. Императрице пришлось понервничать. 3 августа 1790 года был подписан Верельский мир со шведами.

На южном фронте война продолжалась своим чередом. Ещё до заключения мира со шведами, в сентябре 1789 года, Суворов одержал победу при Рымнике. В битве участвовали и австрийские войска, но весь план битвы был разработан Суворовым. Отношения Потёмкина и Суворова в общем можно назвать хорошими. На фронте всё бывает, особенно при эксцентричности характеров этих двух героев, но Потёмкин очень ценил военные и человеческие качества нашего великого полководца. Именно он добился, чтобы императрица добавила к фамилии Суворов — Рымникский и пожаловала ему титул графа. Екатерина писала Потёмкину: «Графу Суворову хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, однако кавалерия Егория Большого креста по твоей просьбе посылаю: он того достоин».

В том же 1789 году Потёмкин без боя взял Аккерман и Бендеры. «Нет ласки, мой друг, которой бы я не хотела сказать вам, — пишет Екатерина. — Вы очаровательны за то, что взяли Бендеры без потери одного человека». Во время войны тон писем императрицы к Потёмкину очень тёплый, в них слышится отзвук прежних любовных отношений. Во всех вопросах, касающихся военных действий, Екатерина всегда принимала сторону Потёмкина. Она верила ему безгранично, исполняя не только его желания, но и капризы. Она не дала ему отставку, потому что князь действительно был болен, кроме того, императрица лучше самого Потёмкина знала, что ему нужно. Подчиняясь его требованию, она таки дала согласие на объединение украинской армии, которой командовал Румянцев, с екатеринославской армией Потёмкина, поставив последнего во главе объединённых сил. Румянцев очутился не у дел. Можно представить обиду и негодование заслуженного полководца, который мог дать грамотную оценку нашим неудачам в турецкой войне. Конечно, он во всём винил Потёмкина, часто и несправедливо, но князь не желал слышать никакой критики. Он откровенно называл её клеветой и искренне сам в это верил. Как часто люди не видят себя со стороны и не могут оценить себя справедливо и беспристрастно! Что оставалось делать Румянцеву-Задунайскому? Он писал императрице жалобные письма, просил отставки, а Екатерина отмахивалась от него, как от докучливой мухи.

После взятия Бендер путь на Константинополь был открыт, но Екатерина решила на этом окончить войну. В Европе было неспокойно. Шведы ещё угрожали Петербургу, Пруссия грозила войной, верный союзник Иосиф II был болен (он умер 9 февраля 1790 года). «Постарайся, друг мой, сделать полезный мир с турками, — пишет императрица Потёмкину, — тогда хлопоты многие исчезнут и будем почтительны: после нынешней твоей компании ожидать можем».

Потёмкин начал хлопотать о мире, но он был заключён много позднее. 1790 год ознаменовался победой адмирала Ушакова на море и взятием крепости Измаил. Осада Измаила началась в сентябре. Крепость была великолепно защищена артиллерией, да и гарнизон был огромный — около 35000 человек. 10 декабря крепость Измаил была взята русскими войсками.

В феврале 1791 года Потёмкин поехал в Петербург. По всему пути следствия князя встречали как победителя. Болотов пишет про Тульскую губернию: «…готовились принимать его, как самого царя. А он, по тогдашнему его всевластию, и был царём». Это был его последний приезд в столицу. Потёмкина приняли с триумфом. Екатерина была очень ласкова, не скупилась на тёплые слова благодарности, но рядом с троном стоял уже новый «припадочный человек» — Платон Зубов, «Цыганёнок», как звала его Екатерина. Он не был креатурой Потёмкина, его нашли, подготовили и представили императрице враги князя, соответственно Зубов себя и вёл. Потёмкин знал о появлении нового фаворита и говорил не без сарказма: «Надо, надо мне наведаться в столицу, чтобы вырвать этот больной Зуб». За «больным Зубом» ещё стояли братья, Валерьяну было всего восемнадцать лет, но прытью и развязностью он не уступал старшему брату.

У Потёмкина уже не было сил сражаться, доказывать, интриговать. Он был болен, силы его были на исходе, он всерьёз говорил о монастыре. Последним широким жестом, щедрым подарком Екатерине был устроенный им апрельский бал в только что отстроенном Таврическом дворце. Всё, что могла внушить князю его экзотическая фантазия, любовь к роскоши и показухе, было пущено в ход для устройства этого праздника. Петербуржцы не могли забыть о нём многие годы и пересказывали друг другу подробности этого бала. На одни только свечи пошло 400 пудов воска, а ещё зеркала, люстры, ковры, диковинные игрушки для забавы гостей, например золотой слон-часы с шевелящимися ушами и хвостом. Все слуги были обряжены в роскошные ливреи, о гастрономических способностях поваров слов не хватит рассказать, у Потёмкина была в Петербурге самая дорогая и экзотическая кухня.

Во время пиршества Потёмкин сам стоял за креслом государыни и прислуживал ей, подчёркивая — он слуга императрицы на веки вечные, но это более походило на поминки по прошлому. У Платона Зубова было вдосталь времени, чтобы нашёптывать на ухо императрице любые байки о конкуренте, а именно так он относился к Потёмкину. Может быть, Цыганёнок и подвирал, сгущал краски, но из экзотических подвигов князя было легко выковать что угодно. А война продолжалась, надо было заключать мир с турками. Словом, приказ императрицы Потёмкину оставить столицу выглядел вполне естественным и обоснованным.

24 июля 1791 года Потёмкин направился в действующую армию. В дороге он почувствовал себя очень плохо. Для ухода за ним пригласили племянницу его Браницкую. 30 июля он с трудом добрался до Ясс. Всё это время он аккуратно писал письма императрице. Она плакала, читая их, и тут же строчила ответ, умоляя «поберечь себя». В конце августа вроде полегчало, но ненадолго. «Третий день продолжается у меня параксизм, — пишет он императрице. — Сил лишился и не знаю, когда будет конец». Врачи назвали его болезнь перемежающейся лихорадкой. Была высокая температура, полный упадок сил, иногда больной терял сознание и бредил. 4 октября Потёмкин продиктовал письмо Екатерине, сам писать он уже не мог: «Нет сил более переносить мои мучения. Одно спасение остаётся, и я велел себя везти в Николаев». Город Николаев он очень любил и считал «здоровым» местом. В этот же день Потёмкина перенесли в «постельную» коляску. Ехали медленно, но уже на следующий день князь вдруг приказал вынести его на воздух, «чтоб не дали ему в коляске жизнь кончить». Его вынесли, положили на землю. Здесь в степи Потёмкин и испустил дух.

Вместо Потёмкина вести переговоры с турками о мире в Новороссию прибыл Безбородко, он и сообщил некоторые подробности смерти светлейшего: от лекарств отказывался, окна раскрывал настежь, лил на голову холодную воду, дабы остудить. «По вскрытии тела его найдено необыкновенное разлитие жёлчи…» Наверное, сейчас врачи поставили бы другой диагноз. По свидетельству слуг, неуёмный Потёмкин, уже больной, съел за один присест целого гуся. Размашисто жил, размашисто умер.

Курьер донёс до дворца скорбную весть только 12 октября. Императрице стало так плохо, что врачи сделала ей кровопускание и уложили в постель. Она плакала, не переставая, почти неделю. Вот её письмо к Гримму: «Снова страшный удар разразился над моей головой. После обеда, часов в шесть, курьер привёз горестное известие, что мой выученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потёмкин-Таврический умер в Молдавии от болезни, продолжавшейся целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена.