— Без меня этот дом все равно погиб бы рано или поздно. Кто-то должен был о нем заботиться, кормить, лечить…

— Но не ты.

— Не я, братец. Я не могу прожить всю жизнь в Железном лесу. Мир огромен, а мы не повидали даже его крошечного кусочка. Города, о которых рассказывала геноведьма, другие королевства…

— Новые геночары, — сказал он чужим, неестественным голосом. — Новые знания.

Но она не смутилась.

— Да, братец. Мне многое надо узнать. Очень-очень многое. И поэтому нам надо идти.

— Но что мы будем делать, Гретель? Даже если мы выберемся из этого проклятого леса, у нас нет ни гроша за душой!

— Выберемся, — сказала она безмятежно и так уверенно, что Гензель сразу понял: это правда. — А насчет денег… Наверно, я что-нибудь придумаю. Я не геноведьма, но уж пару медяков мы с помощью геночар как-нибудь заработаем.

— Будем шляться по миру? — язвительно спросил он. — Показывать фокусы? Без крова, без крыши над головой?

— Там будет видно, братец. Там будет видно.

Дом умер. Последние несколько минут его сотрясали судороги, огромная глыба ходила ходуном, через открывшиеся язвы хлестала кровь. Без сомнения, это была агония. Последние судороги жизни — одной очень глупой, примитивной и упорной жизни. Но они закончились. Дом замер, медленно оседая, его покровы обмякали. Возможно, он даже не успел понять, что умирает. По крайней мере, Гензель на это надеялся.

— Все, — спокойно сказала Гретель, отворачиваясь. — Он мертв. Мы можем идти, братец.

— Да, — сказал он тихо. — Можем. Пошли, сестрица.

Гензелю мерещилось, что ослепшие глаза мертвого дома глядят ему в спину. Поэтому он так ни разу и не обернулся. А затем они вновь оказались в чаще Железного леса — и все прошлые мысли исчезли сами собой.

1

Слежка была организована ловко, этого Гензель не мог не признать.

Скорее всего, их незримо вели с того момента, как они вошли в город, от самых Русалочьих ворот. Гензель не сразу ощутил, что к привычному запаху Лаленбурга, запаху яблок, примешивается еще один — чужого внимания. И внимания, судя по всему, недоброго, пристального.

Мысль об уличных воришках Гензель отбросил сразу же. Одной его улыбки, полной акульих зубов, обычно хватало, чтобы отбить даже у самых дерзких желание интересоваться содержимым кошеля. Да и не станут обычные воры так себя утруждать — не их почерк.

Вели их аккуратно, умело, как опытный егерь ведет дичь, не показываясь на глаза, но не отрываясь от следа, выгадывая момент, когда можно будет настичь добычу и вскинуть ружье, чтоб выстрелить наверняка. Гензель не горел желанием служить для кого-то дичью, но и поделать ничего не мог. Оставалось лишь приглядываться к окружающему, делая вид, что беззаботно разглядывает рыночные ряды и прилавки.

Здесь было на что посмотреть. На дворе стояла поздняя осень, оттого прилавки Лаленбурга были завалены яблоками, великим множеством яблок. Красные, как артериальная кровь, зеленые, как весенний луг, желтые, точно начищенная золотая монета, или даже бесцветные — здесь можно было найти товар на любой вкус, из всех уголков королевства. Каждый год к середине осени Лаленбург превращался в одну огромную яблочную ярмарку, и товара зачастую было так много, что груды битых и гнилых яблок заполняли все городские канавы.

Иногда Гензелю казалось, что в этом городе не знают другой пищи, кроме яблок. Если ему не изменяла память, яблоко красовалось даже на гербе здешней королевской династии. Он любил яблоки, но уже через несколько минут дыхания воздухом, в котором яблочных испарений было ощутимо больше, чем любых других газов, ощутил легкое головокружение. После душистого степного воздуха, которым он дышал последние две недели, Лаленбург был серьезным вызовом его обонянию.

Впрочем, город хранил для гостей и иные ароматы. Чем дальше они с Гретель отходили от ворот, тем сильнее это ощущалось. Они миновали скотобойню (тяжелый запах застарелой крови), мастерские скорняков (едкий до тошноты аромат каких-то красителей) и углеводородную фабрику (оттуда отчего-то тянуло спиртом и чем-то кислым, как забродившее сусло). И сразу оказались в переплетении крошечных улочек и переулков Лаленбурга — настоящая паутина, сотканная гигантским пауком из осыпающихся блоков и позеленевших от времени бетонных плит.

Их по-прежнему вели, так же аккуратно и уверенно. Гензель даже не оглядывался, его чутье уже подняло свою заостренную акулью морду над поверхностью. Чутье говорило, что загонщики уже очень близко. Пользуясь несравненно лучшим знанием окрестностей, они постоянно находились рядом, но ни разу не показались на глаза. Хороший навык, прикинул Гензель. Выдающий крайне настойчивое желание встретиться. По его расчетам, встреча не должна была заставить себя ждать — через полста метров переулок, которым они шли, круто изгибался, а вокруг было множество подворотен самого заброшенного и зловещего вида. Если бы встречу планировал он сам, это место было бы со всех ракурсов идеальным для засады.

— Эй, сестрица! — окликнул он Гретель, шедшую на пару шагов впереди. Обычное дело — погруженная в собственные мысли, она не следила за скоростью шага, а шаг этот порой был не по-девичьи стремителен. — Постой-ка, не лети!

Она подняла на него свои прозрачные глаза:

— Что такое, братец?

— Похоже, кто-то жаждет с нами встретиться.

Кажется, это не произвело на нее никакого впечатления.

— Грабители? — только и спросила Гретель. Таким тоном, каким обычно осведомляются о том, не припустит ли к вечеру дождь.

— Едва ли. — Он покачал головой. — Слишком ловки. Вспомни, пожалуйста, нет ли у нас в Лаленбурге знакомых, коим не терпится с тобой поговорить?

Гретель пожала плечами, которые казались худыми и острыми даже под грубым мужским дублетом. Едва ли кто-то, кроме стражников при воротах, вообще распознал в ней женщину. Грубые потрескавшиеся ботфорты выглядели ничуть не элегантно, зато служили зримым доказательством многих отсчитанных миль. Да и потертый берет, под которым скрывались коротко остриженные волосы белого, как тополиный пух, цвета, не был верхом изящества. Даже двигалась Гретель не по-женски целеустремленно, резко, совершенно не пытаясь придать своим движениям грациозность. За спиной у нее висела бесформенная походная сумка из потрепанного брезента. Словом, совсем не тот тип девушки, на который позарилась бы охочая до женского общества лаленбургская чернь.

— Мы давно не были здесь, братец, — сказала она.

— Четыре года. Кто-то мог соскучиться. Приличный срок, а?

— Смотря для чего.

— Или для кого. Возможно, с тобой не терпится встретиться кому-то из старых клиентов с хорошей памятью? У тебя ведь, помнится, было много контрактов здесь?