— Эй! — позвала Лушка. — Маш, посмотри, чего у меня! — И Лушка ссыпала пакеты на Марьину тумбочку.

— Представляешь, — продолжала она, развязывая затянутый скользкий узел пакета, — ко мне человек пришел. Меня сюда засунули, а ее как раз выписали, а она меня не забыла и пришла. Да я теперь за это — ну, не знаю что! Узлом завяжусь! Хочешь, прямо сейчас и завяжусь!

И Лушка брякнулась на пол, что-то сделала с ногами-руками и действительно завязалась не меньше чем в три узла.

— Маш… — проговорила она откуда-то из-под собственной коленки. — Я теперь догадалась, как надо. Понимаешь, у человека всё внутри, а не снаружи. Изнутри можно всё. Теперь он меня не достанет, я о твоем псих-президенте, Марья, ты поняла? Самая такая защита хоть от чего — внутри… Маш!

Марья продолжала свой странный танец, будто ничего не слышала. Будто Лушки здесь не было. Будто никого здесь не было.

Лушка умолкла и вывернуто уставилась на Марью, стараясь среди чужих непредсказуемых движений выследить ее лицо. Лицо мелькало на миг, отрешенное, незнакомое, напевающее несуществующую мелодию, но тут же перекрывалось вздернутым плечом, вскинутой рукой, опять мелькало — невидящее, ушедшее из мира, стылое — веселое и несчастное.

Холодок пополз по Лушке и тоже завязался в узлы. Забыв, где она и как, Лушка задергалась, пытаясь выбраться из самой себя.

— Черт, — прошипела она, — я же запуталась!

Господи Боженька, хоть бы никто не вошел, меня же тогда никогда не выпустят! Марья понятно — пляшет, а я — что?.. Я ногу потеряла, а рука лишняя… Господи, да мне всё лишнее!

Скользящий топот по линолеуму смолк. Выкрутившись наконец в вертикальное положение, Лушка увидела, что Марья вытряхнула содержимое Лушкиных пакетов на постель и, спеша и давясь, ест всё подряд.

Лушка устремилась спасти хоть что-нибудь, но Марья оградилась руками, как шлагбаумом, и Лушка замерла, не смея ничего преодолеть.

— Поди, поди! — не своим голосом, очень тонким, даже каким-то писклявым голосом погнала она Лушку. — Не твое!

— Не мое, — согласилась Лушка, радуясь, что Марья хоть что-то сказала. Может, и дальше всё сейчас образуется. — Ешь, ешь, Маш… Завтра, может, еще принесут.

— Принесут, как же! — противненько хихикнула Марья. — Держи карман!

— Она хорошая, — защитила своего человека Лушка.

— Не бывает хороших! — визгливо возвестила Марья. — Есть только говно и проститутки!

— Маш… Ну, чего ты? — поежилась Лушка.

— Да не слушай ты ее! — буркнул нормальный Марьин голос. — Не видишь, что ли?

— Маш… Машенька! — всхлипнула Лушка. — Ну и напугала ты меня, зараза!

И Лушка кинулась было обниматься или приемчик какой, но визгливый голос пресек:

— Но! Не терплю баб!

— Маш… — попятилась Лутка. — Ты чего, разыгрываешь?

— Я тебе не Маш! — завопил посторонний голос. — У меня свое имя, крещеная, слава Богу, не то что некоторые!

— А какое? — отважилась приноровиться Лушка.

— Какое, какое… Елеонора, вот какое!

— Такого у попов не может быть, — возразила Лушка. Внутри у нее тряслось, как от мороза. — Таким не крестят.

— Может, не может… — ворчал голос. — Ты-то больно знаешь! Елена я, а если совсем целиком — Елеонора.

У Лушки даже глаза темнотой застлало — вспомнила свои выдумки с собственным именем. Только Марья-то при чем?

— Маш… Ты меня слышишь?

— Слышу, — буркнула Марья.

— Нечего ей слышать! — взвизгнула Елеонора. — Она у меня скоро и не пикнет! Хватит, поцарствовала! Мое время!

— Какое у воров время, — усмехнулась Марья.

— А это еще поглядеть надо, кто у кого украл!..

Лушка с ужасом смотрела на конвульсии знакомого и чужого лица. По нему скользнула обычная Марьина усмешка, но какая-то смятая, полупарализованная, эту усмешку сгоняло с лица, вытесняло, стирало что-то другое, вульгарное и самодовольное, оно уже осело в глазах, сдвинуло губы, округлило щеки, оно улыбалось по-своему — скользко, нахально, глупо.

— Марья! — заорала Лушка. — Ты куда?!

— А туда, куда надо, — фыркнула Елеонора. — Пусть теперь пофилософствует, ведьма!

— А ты, зараза, чего мою передачу сожрала? — поперла вдруг Лушка. — А ну, отдай! Расположилась на дармовое, халява! Отдай, говорю!

— Да забери… В меня и не лезет больше, — отступилась Елена.

— А что влезло — впрок не пойдет, прохватит, как дрисливую кошку!

Лушка ухватила остатки пира прямо с одеялом, вывалила в мусорное ведро, примяла кулаком и вытерла кулак о подушку — нюхай теперь!

Странные звуки заставили ее обернуться: перекошенное Марьино лицо прыгало, как на кочках, безбровые глаза утонули в радиально смеющихся морщинах, рот гримасничал, то ли сопротивляясь, то ли преодолевая сопротивление, — всё вразнобой, всё несогласованно, запаздывая-опережая, но в какой-то миг всё наконец совпало и разразилось хохотом. Впервые Лушка видела, как Марья хохочет.

Но лучше бы не видеть.

— Полный кайф, — изрекла Марья. — Теперь я вижу, какой ты была.

— Почему — была? — обиделась Лушка.

Марья опять хохотнула, но уже почти нормально.

— Ну, и будешь, когда надо, — согласилась она. — Мне бы так — я бы давно ее навеки усмирила.

— Да что же это, Маш?.. — отчаялась Лушка.

— А то, с чем и сидим, — ответствовала Марья. — Я тебе говорила — увидишь.

— Думаешь, я понимаю?!

— Вообще-то эта дура…

— Сама дебилка! — тут же взвизгнуло на три октавы выше.

— Я те повякаю! — развернулась Лушка.

Елеонора заткнулась.

— Вообще-то эта дура, — продолжала как ни в чем не бывало Марья, — была Архимедом в ванне.

— Чего? — испугалась Лушка.

— Яблоком, которое треснуло Ньютона по черепу, — терпеливо объяснила Марья, и Лушка успокоилась. — Из-за нее мне пришлось протискиваться дальше материи. Ибо Елеонора — факт, но без вещественных доказательств.

— А еще надо посмотреть, кто без доказательств! — прошипела Елеонора.

На нее не обратили внимания.

Лушка подумала, что, значит, именно к этому и готовилась Марья в последние дни: Лушка заметила что-то постороннее, нараставшее в ее лице. Марья выглядела вялой, спала днем и не изобретала теорий. Лушка подумала — настроение. А в ней ворочалась, выдираясь на поверхность, эта кретинка.

— И ты не можешь… — пробормотала Душка.

— Как видишь, — ответила Марья.

— Где ты ее подцепила?