Зато спускающаяся к морю улица Галиано была кое-где освещена старинными коваными фонарями, свидетелями времен процветания, и потому видна была прекрасно, во всей своей упрямой красе.

Пересекая Галиано по направлению к улице Барселона, они услышали многоголосый рев, крики и аплодисменты, очевидно вызванные «хоум-раном» столичной команды.

Луис Медина жил в узком здании почти на углу Улицы Агила. Здание, прикинул Оливеро, было построено, должно быть, в самом начале века, незадолго до «сахарного бума»[119], чуть раньше, чем его высокомерный сосед, здание Кубинской телефонной компании, возведенное в 1927 году, в год рождения Оливеро и в год премьеры «Метрополиса»[120]Фрица Ланга, поэтому Оливеро обычно говорил, что между ним, Фрицем Лангом и похожим на нью-йоркское зданием существует странная и неизбежная связь, выражавшаяся в сходной эстетике, одинаковой мудрости и, безусловно, похожей усталости.

Посреди кошмара, в который постепенно превращалась Гавана, дом, где жил Луис Медина, еще сохранял помпезную роскошь фасадных украшений, высокую, прошитую гвоздями, непропорционально большую дверь в покосившейся раме, которая старалась казаться более старинной, чем была на самом деле, как и балкончики с витыми железными перилами, имитирующими мягкость и гибкость деревянных.

По какой-то фантастической причине лифт — тесная клетка, забранная почерневшей решеткой с сильным запахом машинного масла и мотора старого автомобиля, — работал. Луис Медина потянул рычаг. Лифт начал подниматься рывками, с металлическим скрипом и грохотом тросов. На последнем этаже они вышли из лифта. Им пришлось еще подняться по тесной витой лестнице. Дверь в комнату Луиса Медины была еще уже, чем лестничный проем. Вспомнив Евангелие от Матфея, Оливеро сказал:

— «Входите тесными вратами».

Луис Медина с улыбкой добавил:

— «Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь»[121].

Оливеро понравилось, что юноша способен ответить на его цитату. Луис Медина, словно поняв, что думает Оливеро, уточнил:

— Я читал Евангелие, и Андре Жида[122]я тоже читал.

В маленькой и грязной комнате стоял затхлый дух. Там было только одно, крошечное, окно под потолком, затянутое металлической сеткой. «Чтобы летучие мыши не залетали или воробьи с голубями», — объяснил Луис Медина. С потолка свисала одинокая голая лампочка. На потемневших от влажности стенах — вырезанная из журнала, выцветшая фотография Луиджи Тенко и большая карта Европы.

Карта, метр на полтора, сохраняла следы от сгибов — результат долгих лет, проведенных в бардачке автомобиля какого-нибудь коммивояжера, но на ней еще была отчетливо видна красная сеть автодорог и синяя — железнодорожных линий. Оливеро обратил внимание, что на карте, в точке, обозначавшей город Триест, была пришпилена булавка с желтым флажком.

Грязная убогая кровать и небольшой стол составляли обстановку комнаты, не было ни стула, ни кресла, ни тумбочки. На столе грудились книги и обувная коробка, обклеенная гофрированной бумагой.

Оливеро сел на пол, прислонившись спиной к стене.

— Вы не против, если я сниму рубашку?

— Как я могу быть против, ты же у себя дома.

Луис Медина снял не только рубашку, но и ботинки. Затхлый дух, стоявший в комнате, отступил под натиском запаха молодого пота и перебивающего все запаха ног, между прочим, больших и правильной формы, испачканных в земле и песке. На его худом, не очень мускулистом торсе виден был ромб светлых волос в центре груди, между сосками, маленькими и красными.

Оливеро вновь почувствовал прилив радости от запаха этого тела. Снова испытал приятное волнение, овладевшее им на похоронах, что-то вроде жизнерадостного смущения. Потому что это был запах жизни — без пафоса, весело, подсмеиваясь над самим собой, отметил он и заключил, что нет таких духов, которые были бы лучше этого молодого, полного жизни запаха пота.

— Можно спросить тебя кое о чем? Что ты делал на похоронах незнакомого тебе человека?

Луис Медина с улыбкой ответил:

— Я мог бы спросить вас о том же.

Оливеро тоже улыбнулся:

Я тебе объясню.

И он рассказал, что много лет назад одна его кузина по имени Серена, Серена Годинес, сестра-близнец другого покойника, Эстебана Годинеса, выбросилась с шестого этажа и что сегодня вечером он, Оливеро, вышел на балкон этого самого шестого этажа и постарался представить себе, вернее, «увидеть» то, что видела его кузина в момент принятия этого необратимого решения, хотя, если разобраться, она мало что могла увидеть, потому что, прежде чем спрыгнуть, предусмотрительно закрыла лицо подушкой.

— Почему она прыгнула? Почему она закрыла лицо подушкой?

Луис Медина уже не улыбался, он сощурил глаза, и на его лбу пролегли трогательные морщинки.

— Полагаю, что она обезумела, — ответил Оливеро, молитвенно сложив руки на груди, специально утрируя, фривольно упрощая трагедию, — она обезумела от любви, как все самоубийцы, потому что всякий, кто лишает себя жизни, делает это от большой любви — не так ли? — от непереносимо большой любви. Она всю жизнь была в кого-то влюблена. А однажды она влюбилась сильнее всего, в американца из Бостона или из Уэймута, не помню точно. Знаю только, что он был высокий, белокурый, элегантный и беспощадный, какой-то начальник в гаванском представительстве компании «Форд», и они прожили вместе несколько месяцев, и она родила американцу из Бостона или Уэймута сына, чудесного мальчика, моего племянника Яфета, который мне на самом деле не родной племянник, а двоюродный, но я о нем забочусь и люблю его как родного. Что до господина из Бостона или Уэймута, то он не захотел ничего знать ни о сыне, ни о ней, ведь он не мог себя скомпрометировать, не мог признать сына, поскольку был женат на какой-то бостонке, богатой и утонченной, как персонаж Генри Джеймса. На такой же уверенной и зависимой даме, как героини Генри Джеймса. И Серена, моя кузина Серена, не смогла или не захотела смириться с жизнью без него и задумала, не знаю уж, правильно это или нет, но она задумала выброситься однажды ночью с балкона своей квартиры на шестом этаже, закрыв лицо подушкой, потому что она была так… не знаю, как сказать, влюблена? Тебе кажется подходящим это слово? Меня, клянусь тебе, коробит от этого слова, опозоренного столькими пустыми речами. Но я не нахожу другого. Да, влюблена, покорена, пленена, заворожена, в общем, влюблена, бедняжка. Хоть это и пошло звучит. Она не выдержала и предпочла выброситься с балкона на улицу, одетая в белое, и разбиться об асфальт.