Конечно, миф содержит код. Возможно, такой текст моделирует поведение и системы «правильных» отношений, но почему тогда бред не считать регрессией к мифопоэтическому мышлению, которое также не сразу развилось в систему кодов, первоначально находившись в стадии облачного поиска? Думается, что бред является средством реконструкции архаического мышления и одновременно содержит проспективные идеи. А поскольку (вероятно) архаическое мышление синкретично и в нем ассоциированы мысль, аффект и действие, то одной из таких триединых атомарностей и была репрессия, другой — любовь и далее — все системы инстинктов.

По поводу мифов Вы сказали совершенно верно. В последней главе «Эволюционной психиатрии» я анализировал австралийский миф и оказалось, что бессмысленный текст об Утке и Какаду содержит четкую инструкцию о поведении при гнездостроении. У многих птиц и животных и у человека семья не образуется или быстро распадается, если мужчина вообще не строит гнездо или не начинает его сразу строить.

Несколько слов о лоботомии. Мой первый учитель, профессор А. Корнетов, в конце 1940-х годов писал по ней кандидатскую диссертацию, но после Павловской сессии АН СССР и АМН СССР (1950) был выслан, лишен степени и все начал заново, как нонконформист, занявшись генетикой шизофрении, когда та еще не была реабилитирована. Операции делали в Москве и Казани, в дальнейшем Корнетов наблюдал своих пациентов еще тридцать пять лет и оказывалось, что половина из них была совершенно здорова, хотя речь до операции шла о злокачественной шизофрении с хроническим возбуждением. И это в период, когда не было ничего, кроме ЭСТ, барбитуратов и настойки опия, а клиники представляли из себя зверинцы. Зверями становился и персонал. Что уж тут говорить о контексте времени, если в США в XIX веке практиковалась ампутация ног и рук под предлогом обескровливания мозга! Агрессия в клинике считалась естественной и потому психиатры получали 30 % надбавки к зарплате и имели двухмесячный отпуск.

Никто из нашего поколения за свою практику не избежал трех-четырех немотивированных нападений или в клинике, или за ее пределами. Страдают от этого и наши семьи. Но лоботомию придумали не психиатры, а неврологи и нейрохирурги, которые привыкли вычерпывать мозг, ведь там нет болевых рецепторов. До сих пор при операциях в момент таких отсечений (при опухолях) хирург разговаривает с пациентом, чтобы сберечь речевые центры. Больно только сверлить череп. Но что делать, до сих пор психохирургия — часто единственный метод лечения опухолей, эпилепсии и даже тяжелых стереотипий и гиперкинезов.

Аркадий Недель. Еще раз о синтаксисе. Мне кажется, Вы смешиваете две вещи. Одна — это процесс поэтического творчества, скажем, создания стиха, который, как учил нас М. Гаспаров, вообще не подчиняется синтаксису. Поэтическая строка — это самое свободное из всех искусств (говорю с некоторой долей юмора, но это в принципе так и есть). И она в этом плане может быть сравнима с бредом, но — это важное «но» — только формально. В отличие от больного в бреду, поэт понимает, что делает; он может не знать, откуда и как в его голове возникает тот или иной образ, но прекрасно отдает себе отчет в том, как он работает с этим образом и какой синтаксис ему нужен, чтобы тот или иной образ передать. Опыты дадаистской поэзии (Ф. Супо, А. Бретон) по имитации бреда и выбросу «случайных» строк, стихи Э. Каммингса или постмодернистские романы Ф. Соллерса, такие как «Рай» («Paradis»), — все это не более чем интеллектуальные конструкции, которые относятся к подлинному бреду больных людей примерно так же, как компьютерные военные игры к настоящей войне. Иначе говоря, на уровне синтаксиса поэт (или писатель) саморефлексивен, он не выходит из режима саморефлексии, способность к которой, если принять гипотезу Д. Эверетта, начинается с Homo erectus.

Спонтанная речь действительно не требует осознания синтаксических правил, но это отнюдь не означает, что говорящий о них не знает и не умеет ими пользоваться. Речь в данном случае напоминает вождение автомобиля опытным водителем: тот не думает над тем, как и когда переключить скорость и нажать на «газ», но прекрасно может объяснить свои действия и их смысл. То же сделает любой грамотный старшеклассник, если спросить у него, почему он употребил ту или иную синтаксическую конструкцию. Другая вещь — синтаксис шизофреника в бреду, когда субъект не только не осознает, но и не может осознать того, что говорит и как построены его фразы. Другими словами, синтаксис шизофреника не описывается никакими правилами, потому что таковых у него просто не существует.

Эффект «усложнения» синтаксиса — крайне интересная тема, и я был бы рад, если бы Вы продолжили ее исследования. И вот почему. Лингвисты давно подметили интересную особенность языков, длительное время находящихся в изоляции (это касается, например, некоторых языков Кавказа, индейцев Северной Америки или таких африканских языков, как сандаве или хадза): их грамматика начинает усложнятся сама по себе, без видимых на то лингвистических оснований. Считается, что это компенсация за изолированное положение. Язык не может не развиваться, подавляющее число языков мира развиваются посредством контактов с другими языками, примерно так же, как человек развивается через контакт с другими людьми. Шизофреник — одиночка, трудно себе представить сообщество шизофреников, установивших между собой хорошие контакты. Но при всем том шизофрения может быть крайне продуктивна (хорошо известны гениальные шизофреники). Д. Хорробин вообще считает эту болезнь одним из самых продуктивных культурообразующих механизмов[174]. Отсюда вопрос: не является ли бред компенсацией за шизофреническое одиночество?

Вы правы, когда говорите об архаическом мышлении как синкретическом, но при этом не стоит забывать, что такой синкретизм — не результат каких-то случайностей или алогического поведения. За любым синкретизмом стоит большая работа по отбору материала и рефлексии над отобранным материалом, синкретическое мышление — не свалка, а скорее город, переживший за свою историю смену множества стилей, что-то вроде Москвы.

Почему бы не считать бред регрессией к мифопоэтическому мышлению? Это красивая идея мне, например, близка на эстетическом уровне. Но, увы, она неверна по тем причинам, которые я попытался изложить выше. Однако во всех правилах есть исключения: если все же искать соответствие между бредом и мифом, то в первую очередь стоит обратиться к мифологии австралийских аборигенов, а именно к тому, что они называют «alcheringa» — «временем сновидений» (принятый приблизительный перевод), или тому, что на ритуальном языке аранта означает «вечный, несотворенный». «Alcheringa» есть некая эра или мир до начала времен, где существуют духовные сущности, продолжающие существовать и сегодня, но в невидимой, потусторонней реальности.

Главный в этом мире — Байями, небесный Отец-демиург, с которым по необходимости входит в контакт караджи-медиатор, использующий для этого свою силу-миви. Такая миви, как считают коренные австралийцы, присутствует в каждом человеке, но использовать ее умеют единицы. Войти в контакт со «временем сновидений» невозможно, будучи в нормальном состоянии ума, используя обычные, каузально-логические формы мышления; караджи должен «сойти с ума» (что он и делает на пути в «alcheringa» с помощью миви) — только тогда он способен к коммуникации, которая проходит на особом символическом языке. Но опять же, неизвестно, происходит ли это впадание в безумие на самом деле или контролируется самим медиатором.