Далее в качестве свидетелей выступили Питер Горошина и Марджори Бич. Последний передал судьям документ, составленный покойным фермером.

— Эндимион Лер! — обратился к подсудимому господин Полидор. — Закон предлагает вам говорить или молчать — в зависимости от того, что повелевает вам совесть.

И когда Эндимион Лер поднялся, чтобы произнести последнее слово подсудимого, все затаили дыхание.

— Милорды судьи! — начал он. — Прежде всего хочу напомнить вам, что жизнь моя была отдана служению Доримару.

Слова эти вызвали в задней части зала ропот и выкрики: «Долой сенаторов!», «Да здравствует добрый доктор!» Но тут раздался громоподобный голос клерка обвинения:

— Требую тишины!

— Я врачевал и хранил вашу плоть и не только плоть, но и душу. С этой целью написал книгу, опубликованную анонимно несколько лет назад, в которой попробовал показать те странные семена, которые дремлют в каждом из вас. Однако книга моя не вызвала заслуженного внимания. Более того, нераспроданные экземпляры были сожжены обыкновенным палачом… Если бы вы нашли автора, наверняка сожгли бы его вместе с книгой. Уверяю вас, после написания ее я жил в страхе за собственную жизнь и не смел даже взглянуть в лицо рыжему человеку, не говоря уже о голубой корове!

Тут приверженцы доктора восторженно заржали.

Сделав небольшую паузу, Лер продолжил уже более серьезным тоном:

— Но зачем я потратил столько сил! Употребил всю свою эрудицию и мастерство? Признаться, я и сам не знаю… Быть может, мне просто нравится играть с огнем, или же меня побудило это сделать сочувствие к вам.

Друзья, вы стали отверженными, хотя и не сознаете этого, утратили положенное вам место на земле. Ибо существуют два народа — деревья и люди, и каждый устроен по-своему. Деревья молчаливы, неподвижны и безмятежны. Они живут и умирают, не зная вкуса жизни и смерти; тайна была доверена им, но не открыта.

Но как быть с другим племенем — страстным, трагичным, лишенным корней, — с людьми? Увы! Человек наделен величайшими привилегиями, которые стали его проклятием. Рот его всегда наполняет сладкая горечь жизни и смерти, неведомая деревьям. Его влекут за собой вперед два диких коня — память и надежда; его мучает тайна, которой он не может понять. Ибо любой человек, достойный своего имени, является посвященным — только каждый в свою мистерию. И некоторые ходят между своих собратьев с соболезнующей, чуть пренебрежительной улыбкой адепта, находящегося среди новообращенных. Другие, напротив, доверчивы и болтливы, они охотно поделились бы своим уникальным секретом — но их попытки тщетны! Они кричат о собственной тайне на рыночных площадях, такие люди подобны призракам, которым доверена весть колоссальной важности, но они в состоянии только звенеть своими цепями и плести околесицу.

Таковы оба эти племени. К какому же из них принадлежите вы, жители Луда? Ни к тому, ни к другому. Я не способен превратить вас в деревья, но надеялся сделать из вас людей. Я питал и исцелял ваши тела и пытался проделать то же самое с вашими душами.

Смолкнув на мгновение, он промакнул лоб: речь явно стоила Леру больших усилий, о чем можно было бы догадаться. Потом он продолжил, и голос его обрел странную пронзительность:

— Есть такая земля, где не светят Солнце и Луна, где, как птицы, летают мечты, где звездами светят видения, а бессмертные цветы вырастают из размышлений о смерти. В стране этой вызревают плоды, чей сок порой вызывает безумие, но способен даровать мужество, ибо вкус этого плода приправлен жизнью и смертью, и потому буквально незаменим для души. Вы недавно узнали, что многие годы я помогал тайно провозить эти плоды в Доримар. Фермер Тарабар хотел лишить вас этой возможности, и я прописал ему ягоды милостивой смерти.

Из задней части зала понеслись крики:

— Не верьте ему! Доктор, смерть не для вас! — и так далее.

Йоменам пришлось выдворить из зала нескольких разбойного вида мужчин, и господин Амброзий со своего места на помосте узнал среди них моряка Себастьяна Головореза, которого они с господином Натаниэлем видели на Грамматических полях. Когда тишина и порядок были восстановлены, Эндимион Лер продолжил:

— Да, я прописал ему ягоды милостивой смерти. Не все ли равно для окружающих, какие поля он будет обрабатывать — пшеничные в Доримаре или засеянные левкоями за горами?

А теперь, милорды судьи, позволю себе предугадать ваш приговор. Я признал собственную вину, и вы посадите меня, как принято говорить в народе, на деревянную лошадку герцога Обри, полагая, что я помог убить фермера Тарабара. Однако, милорды судьи, вы подслеповаты и даже в очках способны прочесть только написанное крупными буквами. Не вы наказываете меня, но другие — за совершенный мною духовный грех. Во дни своего заточения я много размышлял над собственной жизнью и понял, что грешил. Но как? Я гордился тем, что являюсь хорошим химиком, и в моих тиглях выдают собственные секреты самые тонкие субстанции — будь то белый мышьяк, розальгар, ртутный сублимат или шпанские мушки. Но какой химик и в каком тигле сумеет проанализировать духовный грех?

Однако жизнь моя прошла не напрасно. Вы пошлете меня прокатиться на деревянной лошадке герцога Обри, и со временем двуличный доктор окажется забытым, как и вы, милорды судьи. Однако Луд останется на своем месте, как и страна Доримарская, и страшная держава за горами. Деревья по-прежнему будут питать свою жизнь соками земли и облаков, ветер будет завывать по ночам, люди будут видеть сны. Но кто знает? Быть может, однажды мой непостоянный, то горький, то сладкий господин, властный над жизнью и смертью, танцующей походкой явится во главе своих безмолвных батальонов вносить какофонию в Доримар.

Вот все, милорды, что я хотел сказать в своем последнем слове.

И он отвесил поклон в сторону судей.

Пока Лер говорил, судьи едва сдерживали раздражение и нетерпение: Закон не вещает таким языком.

Что касается публики, мнения разделились. Некоторые внимали с напряжением, но большинство, даже сторонники доктора, чувствовали себя обманутыми. Они рассчитывали, что их герой, виновен он или нет, собьет с толку судей ловкими манипуляциями со свидетельствами и блестящей казуистикой. Но речь его оказалась туманной и даже непристойной. Девицы хихикали, а молодые люди строили гримасы.

— Ужасная безвкусица, сказала бы я, — шепнула Валериана Календуле (обе свояченицы решили не портить отношений), — ты всегда говорила, что этот коротышка — презренный вульгарный тип.

Дама Календула лишь повела плечами и тихонько вздохнула.

Настал черед вдовы Тарабар произнести последнее слово.

Она подошла к кафедре, обвела судей, истицу и публику наглым, полным презрения взглядом, после чего произнесла:

— Вы задали мне вопрос, заранее зная, каков будет ответ. Иначе я не стояла бы здесь перед вами. Да, я убила Тарабара и нисколько не жалею об этом. Я намеревалась отравить его соком ивы, однако тот, кого вы зовете Эндимионом Лером, принес мне ягоды смерти и настоял, чтобы я сварила из них желе и заменила им зелье из ивы. Он предпочел эти ягоды не только потому, что они приносят безболезненную смерть. Он еще хотел проверить их действие. Он любил смерть во всех ее проявлениях и пробовал ее на зуб, ощупывал и обнюхивал, как фермер на рынке зерно.