– И много у тебя радости? – прищурился я. Голова моя, кажется, прошла. Или просто отвлеклась и включилась в игру. – Где, например, твоя девушка, с которой ты так не любил ходить по театрам, но ходил? А потом горячо и с удовольствием доказывал ей, что это бесполезное искусство. И вы часами об этом спорили.

Это я с налету придумал, что они часами спорили, точнее, додумал его историю. И по тому как внезапно замолк и изменился в лице мой альбинос, я понял, что попал в больное. В своей жизни полицейского детектива я часто угадывал в людях их уязвимости во время разговора – по каким-то мелким паузам в речи, по быстро ускользнувшему взгляду, по вдруг возникшей суете рук, по легкой испарине, неожиданно изменившейся позе. В своей полицейской жизни мне это было надо. Но сейчас профессия не требовала, а я просто нажал ему на больную точку. Зачем я это сделал?..

Антон зашевелился в своем кресле, ища уюта и защиты от моего пристального взгляда, не нашел и коротко сказал:

– Мы расстались.

Из гуманитарных соображений я мог сменить тему, но почему-то не стал этого делать:

– Не из-за театра, конечно?

Антон снова точно так же, как и раньше, совершенно по-подростковому резко мотнул головой:

– Не из-за театра!

«Он максималист! – вдруг подумал я. – В нем еще совершенно не изжит юношеский максимализм. Господи! Как долго взрослеют современные дети!»

И почему-то сразу показалось, что между нами целая возрастная пропасть. Хотя всего-то лет пятнадцать, наверное, но он для меня ребенок. Вот между мной и Олегом Павловичем тоже, наверное, было около пятнадцати лет разницы, он меня старше, но такой пропасти в разговоре с ним я не чувствовал. Я беседовал с ним почти как с ровесником. Не знаю, может, он воспринимал меня, как молодого человека? Может, это однонаправленно? Хотя, судя по тому, как этот белобрысый Антон безропотно, как должное принял то, что я говорю ему «ты», а он мне должен говорить «вы», свидетельствует все же о пропасти, которую он принял. С Палычем мы были на «вы» друг с другом…

– Антон! – я наконец снял ноги со стола. Нужно, конечно, было сделать это чуть раньше.

– Я слушаю вас, – он был спокоен и серьезен.

– Ты можешь не говорить мне об этом, если тебе тяжело про это говорить. Если это болезненно… – Конечно, эта фраза с моей стороны была разводкой! Конечно, я с моим опытом обманул мальчишку-максималиста! Конечно, он даже не поймет, в чем тут ловушка, и сунется в нее навстречу – рассказывать. Потому что никогда не признается самому себе, что есть для него – такого взрослого! – темы действительно болезненные. Про которые ему слабо говорить. Да, разумеется, не слабо! Он же настоящий мужчина! Он же, сто раз обдумав, принял ответственное решение расстаться! И это было правильное решение!

И вот теперь, мальчик, пришла пора держать за него ответ…

Я был почему-то уверен, что он ее любил и она любила его тоже. И что решение расстаться было принято им. Но я еще не знал, по какой причине.

– Нет, почему… Я могу. Я скажу. Тут нет тайны. Мы расстались… И не в театре, конечно, дело. Просто я сказал ей, что не нужно нам больше встречаться. Не нужно ей терять со мной время. Я так решил.

– Почему? – мягко спросил я, боясь допустить паузу в его речи, которая может затянуться и ничем не закончиться.

– Пусть не портит себе жизнь и ищет нормального. А со мной не связывается и жизнь себе не калечит.

– Почему? – Интонация моего вопроса была той же, незаметно-бархатной. Я просто расстилал перед ним дорожку для ответов, чтобы он не остановился, а автоматически шел дальше, раз путь открыт – на вопросы ведь положено отвечать…

– Потому что у нас не было бы здоровых детей. Потому что у меня это в роду… Ну, вы видите, что я альбинос?

– Ну и что? Насколько мне известно, на здоровье это не отражается.

Он вздохнул:

– Вам плохо известно. Вообще-то это болезнь. И насчет здоровья очень по-разному бывает. У кого-то почти не отражается, хотя у всех нас повышен риск получить рак кожи. Ну, меланина же нет, он не вырабатывается… Со зрением огромные проблемы. Вот, например, у меня оно сейчас садится. Что будет дальше, никто не знает. Точнее, врачи не дают никаких прогнозов – ни хороших, ни плохих. Но я думаю, что процесс необратимый. У меня это по отцовской линии… И я по истории своего рода знаю: ничем хорошим это у нас не кончается в роду. Наконец, есть конкретно у меня некоторые нехорошие синдромы, обусловленные… Я могу вам целую лекцию прочесть про мутацию гена тирозиназы в одиннадцатой хромосоме! Я все это дело долго изучал, все про себя понял. И решил не портить ей жизнь.

– Хотя ты ее любил! – Я посмотрел ему прямо в глаза.

Он не отвел взгляда, только моргнул беззащитно:

– Любил, да…

– А она вот так прямо взяла и ушла?.. Не верю. Я хорошо знаю женщин, любила бы – не ушла бы. Женщины в этом смысле на многое готовы. Даже в Сибирь ехать за своими декабристами. Любила бы – не ушла бы!

– Конечно, не ушла бы. Поэтому я ее обманул. Сказал, что не люблю ее и не хочу.

Я крякнул. Он понял и возразил на мною несказанное:

– Ну, а что? Я должен был ей портить жизнь? Найдет другого, полюбит, будет у нее все нормально. Она же не страшная, и я у нее поэтому не последний шанс – найдет другого… Женщины на любовь талантливы.

«Женщины на любовь талантливы» – такую фразу я раньше не встречал. И она мне понравилась. Она была чеканна. Настоящий закон природы, отлитый в словах! Но для того, чтобы открыть и сформулировать ради своего утешения этот закон, ему пришлось отказаться от любви. Прямо, блин, герой на амбразуре! Молодой дурак.

– Ну, и не жалеешь? – задал я риторический вопрос. Должен же я был что-то сказать!

– Каждый день…

– Погоди, – решил я уточнить. – Так это что, недавно случилось? Тогда еще не поздно сказать ей…

– Поздно! Она уже замужем два года. А случилось это семь лет назад.

Я только присвистнул. Семь лет назад! И – «каждый день»… Должно уже было пройти. Вот же дурак-то!

«Это была ошибка!» – хотел сказать я Антону, и чуть не сказал. Но зачем, если уже ничего не поправить?

– Возможно,