– С этим можно согласиться, – заметила миссис Питт. – Однако тетя Веспасия любит меня, а ты – нет.

Старая леди вздрогнула, и на щеках ее проступила краска:

– Но я твоя бабушка! Я член твоей семьи. Это совсем другое дело.

– Бесспорно, – согласилась с улыбкой Шарлотта. – Родство дается нам по праву рождения, а симпатии приобретаются. Надеюсь, что тебя ждет приятный день. Если хочешь почитать о скандале, статья на восьмой странице газеты. До свидания.

Она оставила старую даму, ощущая чувство вины и сердясь на себя за то, что позволила ей спровоцировать себя на пререкание. Остановив кеб, молодая женщина всю дорогу просидела, кипя гневом и гадая, не пришлось ли Юнити Беллвуд страдать от таких родственников, как ее бабушка. Она ощущала в сердце своем гнев и желание доказать собственную правоту. Постоянные унижения, твердила себе Шарлотта, не соответствуют дорогой для нее мечте, оскорбляют ее права, пробуждают худшие в ней черты, в том числе желание оправдать себя любой ценой. Ей даже представлялись особые жестокости, которые, вне сомнения, ужаснули бы ее в те мгновения, когда она не была так распалена.

Вчера Питт пересказал ей мнение церковного ученого, с которым он говорил о Юнити: тот относился к ней со снисхождением, преуменьшал ее способности и, как непререкаемую истину, утверждал, что, будучи женщиной, она была лишена нужной эмоциональной устойчивости и потому осталась неспособна достигнуть научных высот. Так что покойную должно было одолевать желание доказать ошибочность этого мнения во всем и в каждой частности.

Шарлотта высадилась из кеба возле дома леди Веспасии Камминг-Гульд, заплатила кебмену, и стоило ей подняться по ступенькам крыльца, как служанка уже открыла перед ней дверь. Веспасия была двоюродной бабушкой первого мужа Эмили, однако ее привязанность к Эмили и Шарлотте пережила смерть Джорджа и только крепла с каждой новой встречей с сестрами. Теперь старой даме перевалило далеко за восемьдесят. В дни своей молодости она была первой красавицей своего поколения. И до сих пор эта женщина сохраняла великолепие и одевалась элегантно и со вкусом. Однако ее больше не интересовало мнение общества о себе, а свои собственные мнения она высказывала с умом и прямотой, в некоторых душах вызывавших восхищение, в некоторых – гнев, а кое у кого – нескрываемый ужас.

Леди Камминг-Гульд ожидала Шарлотту в своей просторной гостиной, залитой лучами солнца, проникавшими сквозь высокие окна, и наполненной ощущением покоя, рожденным бледными красками и не загроможденными поверхностями. Она приветствовала гостью с удовольствием и интересом:

– Входи, моя дорогая. Думаю, глупо предлагать тебе устраиваться поудобнее. – Она с интересом посмотрела на миссис Питт. – Похоже, что ты вот-вот взорвешься. По какой причине?

Она указала молодой женщине на кресло резного дерева в чехле, a сама опустилась в шезлонг. Веспасия была в платье своих любимых тонов: сливок и слоновой кости, и с длинной ниткой жемчуга, спускавшейся почти до талии. Весь лиф ее платья был расшит гипюровыми кружевами по шелку с шелковой же фишю у горла. Турнюра у ее платья почти не было, ибо пока модным было опережать моду.

– Я была у бабушки, – вздохнула Шарлотта. – Она вела себя отвратительно, a я еще хуже… наговорила того, о чем лучше было бы промолчать. И теперь сержусь на нее за то, что она извлекла из меня самое худшее.

Ее пожилая родственница улыбнулась и с сочувствием проговорила:

– Очень знакомое чувство. Удивительно, как часто его рождают члены твоей собственной семьи… – Легкая усмешка пробежала по ее серебряным глазам. – Особенно Юстас.

Миссис Питт ощутила, как напряжение оставило ее. Воспоминания о зяте Веспасии, Юстасе Марче, мешались с горем, яростью и блаженством, a в самые недавние времена – еще и с высоким фарсом и мыслями о нелегком альянсе, завершившемся победой.

– Юстас обладает некоторыми качествами, искупающими его недостатки, – искренне ответила гостья. – А бабушка несносна. Надо думать, она постаралась сконцентрировать мои мысли на новом деле Томаса.

Шарлотта умолкла, не зная, слышала ли Веспасия о нем или нет.

– От этого зависит твой ланч! – предупредила ее хозяйка дома с искоркой веселья в глазах. – Я весьма симпатизирую тебе, моя дорогая, однако сидеть и обсуждать погоду с кем-либо, даже с тобою, не имею никакого намерения. Кроме того, у нас с тобою нет общих светских знакомых, которых интересно было бы обсудить, a я не люблю разговаривать о друзьях, если нет новостей. Эмили недавно прислала мне письмо, поэтому я все о ней знаю. Дела у нее обстоят превосходно.

– Очень хорошо, – согласилась с улыбкой Шарлотта. – Скажите, вы допускаете, чтобы человек, вера которого является его профессией и определяет его статус, как, впрочем, и моральный кодекс, может быть настолько смущен сомнениями и насмешками атеистов, чтобы потерять власть над собой и убить… в припадке гнева?

Точно ли она сформулировала вопрос?

– Нет, – ответила леди Камминг-Гульд без малейшего колебания. – Если ситуация выглядит подобным образом, я поискала бы мотив, более соответствующий реальному человеку… не столько умственный, сколько коренящийся в страстях. Мужчины убивают из страха потерять нечто, без чего они, как им кажется, жить не могут, будь то любовь, положение или деньги. Или ради того, чтобы приобрести это… вожделенное. – На лице ее читался интерес, однако сомнений не было совсем. – Иногда мужчины идут на убийство, чтобы отомстить за нетерпимое зло, или из ревности к кому-то, по их мнению, захватившему нечто, по праву им принадлежащее. Иногда причиной становится ненависть, обычно основанная на тех же самых чувствах… Их-де каким-то образом лишили любви, чести… или денег. – Веспасия чуть улыбнулась, слегка изогнув уголки губ. – Они будут сражаться за идею, но на убийство пойдут лишь в том случае, если в опасности оказалось их положение, их вера в то, какими они воспринимают себя в мире, в образ их жизни… или в то, что делает жизнь ценной для них, в их представление о ее значимости.

– Эта женщина угрожала его вере, – чуть поежившись, проговорила Шарлотта. Ей не хотелось говорить правду, однако ничего лучшего, чем правда… хотя бы чем что-то правдоподобное… у нее не находилось. – Или же его статусу… как священника?

Старая леди расхохоталась, чуть приподняв тонкое плечо под кружевами и шелком цвета слоновой кости. Гнев и жалость в ее глазах мешались с весельем:

– Моя дорогая, если бы каждый англиканский священник, имеющий какие-то сомнения, решил отказаться от сана, у нас практически не осталось бы церквей! Да и те были бы только в деревнях, где священник слишком много времени проводит с испуганными, больными и одинокими, чтобы читать еще что-нибудь, кроме Четвероевангелия, и не может уделить ни мгновения ученым диспутам. Он не думает о том, каков Бог, потому что уже знает это.

Шарлотта замолкла. Ей совсем не казалось, что Рэмси Парментер обладал знанием подобного рода. И, быть может, именно отсутствие этого знания, пустота, обнаружившаяся в самой середине его бытия, позволила его вере подобным образом обрушиться внутрь.