— Барышня Тамаё, то, что случилось на днях… эта попытка господина Киё посягнуть на вашу жизнь… она была для вас неожиданностью?

— Я… я… — отвечала Тамаё сквозь слезы, закрыв лицо руками. — Я просто не могла поверить, что Киё может быть убийцей. А… а когда он попытался убить меня, подумала, что он сделал это, потому… потому, что подозревает в этих убийствах меня. И вот это было невыносимо. Это было очень больно. Мне все рано, что подумают остальные. Совершенно все равно. Но чтобы Киё считал меня убийцей — это было невыносимо. Это просто невыносимо. — Тамаё вновь разрыдалась, содрогаясь всем телом.

Киндаити повернулся к Киё.

— Господин Киё, вы слышали, что она сказала? Пытаясь кого-то защитить, вы чуть не убили душу барышни Тамаё. Всегда лучше хорошенько подумать, прежде чем что-то делать. Барышня, не плачьте. Как же это вы, такая умная женщина, не поняли, что нападение на вас было всего лишь розыгрышем? В конце концов, у господина Киё был револьвер, и если бы он действительно хотел вас убить, для этого хватило бы одной-единственной пули. Если бы он собирался убить вас, а потом сбежать и жить себе дальше, это одно дело. Но он ведь собирался покончить с собой. Предположим, что он попытался убить вас, не сумел, был выслежен полицией, а потом, оказавшись в безвыходном положении, попытался совершить самоубийство. Но и это не похоже на правду, поскольку у него в кармане уже лежало подписанное им признание. Понятно, что оно было при нем еще до того, как он выехал из Токио, потому что никогда не поверю, чтобы он, спасаясь от полиции после нападения на вас, забежал в какую-нибудь лавчонку купить почтовую бумагу и конверт. Нет, он решил лишить себя жизни еще до того, как выехал из Токио. Человека, готового умереть, не должно беспокоить, что выстрел кто-то услышит. Значит, если бы господин Киё в ночь на тринадцатое действительно хотел убить вас, он мог бы застрелить вас и тут же, на месте застрелиться. Подумайте сами, и вы убедитесь, что нападение было розыгрышем.

— Да, я поняла, — ответила Тамаё. Она уже не плакала, и глаза ее, обращенные к Киндаити, были полны неописуемой нежностью и благодарностью. — Вы спасли меня от адских мук. Как смогу я вас отблагодарить?

Впервые Киндаити услышал от нее ласковое слово и, совершенно смешавшись, пробормотал, запинаясь:

— О, это п-пустяки, совершенные пустяки. — Рука его сама собой потянулась к взъерошенной шевелюре, но, спохватившись, он сглотнул и продолжил: — Итак. Мы знаем, что господин Киё приехал сюда из Токио вечером тринадцатого и что он сделал вид, будто нападал на барышню Тамаё. Однако из этого не следует, что он никак не связан с убийством поддельного Киё ночью двенадцатого числа: он вполне мог убить этого самозванца и уехать в Токио последним поездом или одним из ранних на следующее утро. Это не исключено, хотя, как ни посмотри, совершенно нелогично. В конце концов, к чему все эти сложности, если он мог той же ночью напасть на барышню Тамаё и покончить с собой? А тут, ко всему прочему, еще и прическа господина Киё.

Киндаити улыбнулся, глядя на голову Киё.

— Уверен, что волосы господина Киё были пострижены совсем недавно. Значит, если мы возьмем его фотографию, обойдем всех парикмахеров Токио и покажем ее, то, нет никаких сомнений, узнаем, когда же он стригся. Даже если опознание парикмахером не докажет его алиби, мы сможем проследить, куда он отправился дальше и где он был в ночь на двенадцатое. Господин Киё, что вы на это скажете? Как полагаете, сможем ли доказать ваше алиби?

Киё продолжал сидеть понурив голову, его била крупная дрожь, лицо лоснилось от липкого пота. Было очевидно, что слова Киндаити подействовали.

Тут инспектор Татибана рубанул сплеча:

— Вы что, хотите сказать, что Киё разыграл роль убийцы ради того, чтобы защитить кого-то?

— Вот именно. Очевидно, что смерть поддельного Киё оказалась для господина Киё полной неожиданностью, и, узнав об этом из вечерней газеты, он был совершенно потрясен. И еще. Если раньше, в случаях с Такэ и Томо, все можно было представить так, будто преступник являлся со стороны или был за пределами имения, то на сей раз это оказалось невозможно. А значит, он понимал, что настоящий убийца будет найден, если только сам он, Киё, не возьмет все на себя. Вот господин Киё и решил принести себя в жертву, чтобы спасти действительного убийцу.

— Так кто же он, этот убийца? — прохрипел инспектор Татибана так, словно подавился костью, а Киндаити ответил как-то даже чересчур небрежно:

— Теперь-то, полагаю, это всем ясно — кто же еще, если не госпожа Мацуко?

В комнате воцарилась мертвая тишина. Никто не удивился. Все поняли, к чему клонит Киндаити, задолго до того, как он кончил. Все взгляды устремились на Мацуко в тот момент, когда он назвал ее имя, и в них было все — отвращение и ненависть, но только не удивление. Даже в кольце этих злобных взглядов Мацуко сохранила полное самообладание, невозмутимо щипала табачные листья, и лишь слабая, кривая улыбка появилась на ее губах.

Киндаити осторожно двинулся дальше:

— Госпожа Мацуко, вы расскажете нам все, не так ли? Да я и не сомневаюсь, что расскажете, потому что все, что вы сделали, вы сделали ради господина Киё, верно? Если же господину Киё удастся успешно сыграть роль убийцы, все ваши планы пойдут прахом.

Однако Мацуко как будто не видела и не слышала Киндаити, она пристально смотрела на своего сына.

— Киё, добро пожаловать домой. Если бы я знала, что ты вернешься вот таким живым и невредимым, я никогда не наделала бы стольких глупостей. И мне ничего и не нужно было бы делать, потому что Тамаё, разумеется, выбрала бы тебя.

Ее слова и голос были полны нежности, совершенно неожиданной в Мацуко. Тамаё вспыхнула, а Киё сидел опустив глаза, и плечи его дрожали.

— Киё, дорогой, — продолжала Мацуко, — когда же ты вернулся в Японию? Ах, ну да. Господин Киндаити только что сказал, ты высадился в Хакате двенадцатого ноября. Отчего же ты не прислал мне телеграмму оттуда? Почему не приехал прямо домой? Тогда мне не пришлось бы убивать этих людей.

— Я… я… — Киё словно застонал от боли, но потом, встрепенувшись, решительно поднял голову. — Нет, матушка, вы ничего не знаете об этом. Это все моих рук дело. Я убил их троих.

— Помолчи-ка, Киё! — Слова Мацуко хлестнули, как бич. Но тут же тон ее смягчился: — Киё, дорогой, зачем ты меня мучаешь? Понимаю, ты делаешь это ради меня, но то, что ты делаешь, для меня — мука. Пойми же меня и ответь мне честно. Что именно ты сделал? Это ты отрезал голову Такэ и отвез тело Томо в деревню Тоёхата? Я никогда не учила тебя таким вещам.

Киндаити начал яростно чесать голову.

— Т-очно так, как я и думал. Значит, вы не были сообщниками в обычном смысле слова. Господин Киё тайком подчищал за госпожой Мацуко без ее ведома.

Мацуко впервые повернулась к Киндаити.

— Господин Киндаити, я не такая женщина, чтобы в подобных делах брать себе в подручные кого бы то ни было, а тем более собственного сына. К тому же, если бы я знала, что Киё вернулся невредимым, мне не пришлось бы никого убивать.