— Да, — сказал Шихин. — Не отвлекайся.

— Покрыв меня матом с головы до ног, он бухается на сиденье, захлопывает дверцу и включает мотор. И тут я, полнейшая мразь и гнида, вроде бы торопясь сказать ему нечто важное, бросаюсь следом, тычу сигаретой в кончик бикфордова шнура, но он меня уже не видит, машина трогается и исчезает за поворотом. Рядом толпятся сочувствующие, они меня утешают, стараются образумить, убедить в тщетности моих попыток, я киваю, собираю рассыпавшиеся бумажки, а про себя думаю — вокруг свидетели. Они подтвердят мое алиби, я был здесь среди них, огорченный и обесчещенный. Я еще во дворе, среди этих беспомощных, слабых и продавшихся людей, когда где-то на окраине города раздается взрыв. Никто не обращает на него внимания, только я знаю истинный смысл происшедшего.

— Слушай, да у тебя же все разработано! — не то восхитился, не то ужаснулся Ююкин.

— Нет, не все. Остались еще некоторые технические детали. Мне нужно точно знать, какая длина шнура требуется, чтобы он горел, к примеру, семь минут — за это время начальник отъедет на километр-полтора. Лучше, конечно, чтобы он отъехал километра на три, на пять... Да, — задумчиво повторил Вовушка, — километров на пять. Он обычно не обращает внимания на светофоры... Дальше — количество взрывчатки. Я же не хочу снести полквартала, как это делается в Ливане, мне нужно взорвать машину, и больше ничего. Следовательно, необходимо провести испытания.

— Ты что же, другие машины будешь взрывать? — опасливо спросил Шихин.

— Зачем машины... Это вызовет подозрение, все станут опасливы и настороженны. Нет, все проще... У нас в карьере валяются сотни железных бочек. Прочность бочки и багажника примерно одинакова. Я взорву в бочке один заряд и посмотрю результат. Потом в другую бочку закладываю два заряда и взрываю. Потом три... Постепенно установлю, сколько требуется взрывчатки, чтобы разнести машину вместе с хозяином, но чтобы город остался целым, чтобы американцы не приняли мой взрыв за испытания атомного оружия.

— Вовушка, ты страшный человек, — сказал Шихин.

— Да ну, — сконфузился Вовушка. — Какой я страшный... Я очень жалостливый, я в кино плачу, а однажды напился и тоже расплакался. И потом, я всегда выбираю способ самый гуманный, самый добрый... Сначала я с ним поговорил, на прием записался, все рассказал ему, поделился, можно сказать... Не помогло. Тогда я на собрании выступил, в газету написал, в прокуратуру. Никакого результата. Пришлось за анонимки взяться — к тому времени уже все знали, кто их пишет. Помогло, но ненадолго, все опять началось.

— Что началось?

— Ну что... Взятки, квартиры, премии... И так далее. Ордена знаешь кому давали? В общем, покупали у нас ордена. И не очень дорого, тысяч за десять можно было приторговать вполне приличный орден.

— А ты не пытался купить? — спросил Ююкин.

— Будь у меня такие деньги, я бы не пожалел, а так... Пришлось бы телевизор продать, макулатурные книжки... дети возражали. Вот и живу без ордена, знаешь, как тяжело без ордена жить... Ужас! Как увидел своего соседа с орденом Дружбы народов, он за него двенадцать тысяч отдал... Ребята, вы не поверите, совсем другая жизнь. И продукты к подъезду, и дети в английскую школу, и путевки на море... Тихий ужас.

— И что же... У тебя все решено?

— Я же говорю — осталось небольшие испытания провести. Взрывы в карьере гремят постоянно... Никто и не удивится.

— Но ведь у него жена, дети...

— Я буду им помогать. Анонимно. Уже решил — двадцать пять рублей в месяц.

— Маловато, — сказал Игореша.

— Так ведь и государство добавит, — рассудительно заметил Вовушка. — Потеря кормильца в результате несчастного случая на производстве.

— А ты не боишься вот так свободно об этом рассказывать? — раздался из орешника голос Васьки-стукача.

— Кто тебе поверит! — рассмеялся Вовушка. — Тебя же за сумасшедшего примут. И правильно сделают. Потому что шуток не понимаешь.

— Как сюжет? — спросил Игореша у Шихина. — И убийство продуманное, подготовленное, социально обусловленное! А как можно расписать испытания, взрывы бочек, волнения Вовушки, который выкуривает у машины десятую сигарету, а начальник все не выходит, потом не удается поджечь бикфордов шнур, потом удается... А изготовление ключа, безногий инвалид, который берется за такую работу...

— Больно уж зловеще, — неуверенно проговорил Шихин.

— Пиши, Митя, не теряй времени!

— Не надо, — сказал Вовушка. — Напиши лучше про любовь. Возьми хорошего парня, кудрявого, веселого, с гармошкой, чтоб в соревновании участвовал, флажок бы у него на станке висел... И девушка чтоб красивая была, веселая...

— И будут они вместе петь по утрам: кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка! — рассмеялся Игорешка, но взгляд его был насторожен, скошен в сторону калитки, откуда изредка слышался русалочий смех Селены, сипловатый голос Ошеверова, взвизги Федуловой — там шла какая-то жизнь, она тревожила Игорешу, ему хотелось быть там и знать, что с Селеной все в порядке, что она любит его и верна ему.

— Понимаешь, Митя, — Вовушку, видимо, увлекла идея с лирической повестью, и он вплотную подъехал на своей табуретке к Шихину. — Девушка должна быть светлой, волосы до плеч, может быть, чуть короче, а чтоб цвет был такой, знаешь... с сероватым оттенком...

— Пепельный, — подсказал Игореша и, потеряв интерес к разговору, поднялся и направился в сад.

— А что, есть такое название? — удивился Вовушка. — Тогда пусть пепельный... И чтоб она была загорелая, это очень важно. Будто с юга приехала, а в глазах море синеет, и брызги еще на плечах...

— Так, — протянул понимающе Шихин, — понятно. Только давай мы ее оденем во что-нибудь, не будет же она по городу в одних брызгах ходить.

— А зачем ей по городу в брызгах ходить? — покраснел Вовушка. — Пусть она по берегу ходит, по пляжу, по камушкам... А в город наденет платье... Знаешь, такие сейчас появились... Тонкий светлый материал, но он бывает сероватый, розовый, голубой...

— Пастельный? — уточнил Шихин.

— Да ну тебя, — опять покраснел Вовушка. — Все у тебя постель на уме... На этих платьях нашивают всякие поясочки, хлястики, молнии, кожаные нашлепки, погончики... Знаешь?

— Все понятно, — проговорил Шихин устало. — Опять виделись? Признавайся!

— Виделись, а что? Завидно? Знаешь, зависть тоже может стать причиной убийства. Самого жестокого, кровавого, безрассудного...

— Как поживает? Была в этом году на море?

— Была, — кивнул Вовушка, сразу сделавшись печальным. Плечо у него поникло, стало ниже другого, голова склонилась набок, бровь новело куда-то в сторону.

— Она тебе обрадовалась?

— Обрадовалась? — переспросил Вовушка, словно бы сам только сейчас задумался об этом. — Не знаю... Такой уж безоглядной радости я не заметил... Все было, а вот радости... Вряд ли...