что рейд был отрепетирован и отработан до мелочей. Фоном для рейда послужило вмешательство сирийцев в израильский рыбный промысел на северо-восточном побережье Галилейского моря. Однако сирийцы открыли огонь не по израильским рыболовецким судам, а лишь по патрульным катерам, причем только тогда, когда те приблизились к берегу на расстояние 250 метров. Более того, операции "Кинерет" не предшествовало никаких необычных инцидентов. Израильтяне ждали малейшего повода для начала тщательно спланированной атаки, а когда сирийцы оказались не готовы к сотрудничеству, спровоцировали инцидент. 10 декабря полицейское судно было направлено вплотную к берегу, специально для того, чтобы отвлечь огонь сирийцев. Сирийский солдат произвел несколько выстрелов, в результате которых со дна патрульного катера соскоблилась краска. Никто не был убит или ранен. Это и послужило поводом для операции ЦАХАЛа. Большинство наблюдателей сошлись во мнении, что наказание было совершенно непропорционально провокации. Это суждение требует оговорки: сирийской провокации не было.

Решение о санкционировании операции "Оливковые листья" (официальное название операции) было принято Бен-Гурионом единолично. Он не консультировался и не информировал кабинет министров. Он также не консультировался ни с кем в Министерстве иностранных дел. Шаретт отправился с миссией в США в отчаянной попытке получить оружие, и Бен-Гурион стал исполнять обязанности министра иностранных дел в дополнение к своим другим должностям. 27 ноября Шаретт позвонил Бен-Гуриону и предупредил его, что любые репрессии могут повредить начавшимся переговорам. Окончательный ответ от американцев был обещан к 12 декабря, и Бен-Гурион позвонил Шаретту и попросил его остаться в Вашингтоне до получения ответа от Госдепартамента. Однако за день до получения американского ответа Бен-Гурион санкционировал наступление на сирийские позиции. Шаретт с горечью прокомментировал процесс принятия решения: «Бен-Гурион, министр обороны, консультировался с Бен-Гурионом, министром иностранных дел, и получил зеленый свет от Бен-Гуриона, премьер-министра».

Известие об операции "Кинерет" поразило израильскую общественность как молния. Министры, прочитавшие об этом в прессе, были ошеломлены. Активисты и представители умеренных партий критиковали масштабы и сроки проведения операции, а также то, что премьер-министр не проконсультировался с ними. Они хотели знать, почему он отступил от намеченной кабинетом политики, и требовали, чтобы впредь все военные операции представлялись на утверждение. Один из министров обвинил ЦАХАЛ в том, что он проводит независимую политику и пытается навязать свою политику правительству. Другие предположили, что ЦАХАЛ превысил отданный ему приказ, расширив масштабы операции.

Бен-Гурион защищал ЦАХАЛ от этих обвинений. Но сам он был несколько удивлен результатами. Когда Даян и Шарон докладывали ему о результатах, он выглядел далеко не довольным и сетовал на то, что операция была «слишком успешной». Бен-Гурион был во многом виноват в том, что не определил точно масштабы и цели рейда. Существует предположение, что Бен-Гурион отдал Даяну приказ вступить в бой с сирийцами в качестве утешительного приза за отсрочку операции "Омер". Доказательств этому нет. По словам Ариэля Шарона, «концепция рейда Даяна выходила далеко за рамки тех масштабов, которые ему обрисовал Бен-Гурион». У Даяна были свои мотивы для организации столь масштабного рейда. Прежде всего, сирийская армия никогда не терпела поражений от ЦАХАЛа, и, нанеся ей сокрушительное военное поражение, он хотел сломать ее имидж и уверенность в себе. Кроме того, он хотел подвергнуть испытанию пакт о взаимной обороне, который Сирия и Египет заключили в октябре. Если бы Насер не выдержал испытания, то перед всем арабским миром была бы показана несостоятельность его обещания, а если бы выдержал, то этот локальный инцидент мог бы перерасти в общую конфронтацию с Египтом.

Бен-Гурион, санкционируя рейд, должен был знать, какой будет реакция американцев. По всей видимости, именно поэтому он не консультировался ни с кем в МИДе и кабинете министров. Санкционировав рейд, он саботировал не только усилия Шаретта по получению американского оружия для Израиля, но и ориентацию на Америку и всю политическую стратегию, которая была связана с этим. Узи Наркис считал, что именно таков был замысел Бен-Гуриона:

Я утверждаю, что Бен-Гурион и Даян координировали свои действия, чтобы нанести вред Шарету. Масштабы операции были расширены, чтобы нанести Шарету смертельный удар. Между Даяном и Шаретом не было никаких отношений. Даян относился к Шарету с презрением. Между министром обороны и начальником штаба, очевидно, существовал договор о том, что Шаретт потерпит поражение и будет отстранен от власти. Это был первый выстрел в кампании против Шарета.

В кругах ЦАХАЛа в то время было популярно остроумное утверждение, что самым сильным взрывом при нападении на Тверию был тот, который прогремел при Моше Шарете. Сам Шаретт был охвачен гневом, когда узнал эту новость. "Мой мир стал черным, материя оружия была убита", - записал он в своем дневнике. В телеграмме протеста Бен-Гуриону он не стал тянуть с ответом. В конце телеграммы он поставил вопрос о том, существует ли в Израиле единое правительство, проводит ли оно единую политику и не направлена ли его политика на саботаж собственных усилий и срыв собственных целей. Аббе Эбану Шаретт выразил подозрение, что Бен-Гурион санкционировал рейд на Кинерет, чтобы лишить его личной победы в борьбе за оружие. В своей автобиографии Эбан рассказывает об этом кризисе следующее:

Мне кажется, что все остатки способности Шарета работать с Бен Гурионом сгорели в Галилее в ту ночь. Я тоже не мог понять, как Бен Гурион мог совместить две такие линии поведения. С одной стороны, он просил Шарета приложить большие усилия, чтобы добиться прорыва в решении вопроса о поставках оружия. С другой стороны, он санкционировал военную операцию, имеющую такие сильные последствия, что утвердительный ответ был просто немыслим. Я считал, что была допущена ошибка в суждениях. Я откровенно сказал об этом в длинном письме Бен Гуриону в январе 1956 года, после того как мы прошли через рутину обсуждения и осуждения в Совете Безопасности. Я получил немедленный ответ через его секретаря, который гласил: "Я полностью понимаю Вашу озабоченность по поводу операции в Кинерете. Должен признаться, что я тоже начал сомневаться в целесообразности ее проведения. Но когда я прочитал полный текст Вашей блестящей защиты наших действий в Совете Безопасности, все мои сомнения были развеяны. Вы убедили меня в том, что мы все-таки были правы".

Я расценил этот несколько озорной ответ как близкий к раскаянию, которого мне, вероятно, удастся добиться от Бен Гуриона. Моя беседа с Иерусалимом не была защитой дипломатии от военных потребностей. Это было столкновение двух военных потребностей - потребности в возмездии и долгосрочной потребности в оборонительных вооружениях. Мне казалось, что краткосрочная цель неоправданно преобладает над нашими долгосрочными целями.

Сам Шаретт по возвращении домой