Как раз там, за прилавком, я и перенес один из визитов, исключительный в своей осмысленности супротив бессмыслия моей жизни – я бы сказал, что это было дно бессмысленности. В моей памяти инцидент отложился как аптечный визит — классифицировал я его так ввиду того, что каждое подобное событие всегда происходило на некоем новом месте, хоть и похожем на предыдущее, и эти места – равно как и события – мне раз за разом приходилось выискивать. Все предшествовавшие ситуации были идентичны аптечной, и все они заканчивались визитом (происходили они и на кладбище, где я работал сторожем, и в пыльном зале захудалой библиотеки, и в покинутом прихожанами монастыре, и в безымянных переулках – а уж их-то я много исходил в свою бытность ночным почтальоном). Но вместе с тем, в аптечном визите было нечто неповторимое – определенные детали придавали ему уникальность.

Все началось с уже привычных симптомов. Поздней ночью я бдел за прилавком, как вдруг свет от светильников на стенах стал мигать и меняться. Из тускло-медянистого он стал алым с золотыми прожилками. Я никогда не отличался развитой интуицией и никогда заранее не знал, что «этой ночью свет станет ало-золотым – это ночь очередного визита».

В новом свете убранство аптеки стало напоминать роскошный интерьер, словно на старинных полотнах маслом. Мерцающий мрак, окутавший все, менял реальность на свой лад. В такие моменты меня обуревал интерес к собственному облику – а как я меняюсь во время явлений? Впрочем, в том-то и подвох – интерес приходит после, а когда все происходит – а я знаю, что и как должно произойти, – мне остается только надеяться, что все это скоро закончится.

Считанные мгновения отделяют эти фокусы с освещением от визита: если свет стал ало-золотым, значит, сейчас все и начнется. Мне по-прежнему неведомо, есть ли в этом безумии система, закономерность, правило (применимы ли все эти понятия к подобной чертовщине – тот еще вопрос). Разумеется, игра света – своего рода предупреждение о приближающемся визите, но сам факт появления мне так и не удалось понаблюдать, и к тому моменту, о котором ныне идет речь, я уже оставил любые попытки. Все просто: если смотреть вправо, то оно появится слева, и наоборот, фокусируешься на левой стороне, оно тут же появляется справа. А если уставиться прямо перед собой, явление произойдет вне поля зрения, бесшумно и мгновенно. Только спустя несколько секунд, уже возникнув, гость издаст первый звук – глухой деревянный стук, и встанет передо мной: зловещее создание, выглядящее как старинная марионетка. Старомодная, с душком антикварности даже, кукла.

Ростом со взрослого мужчину, она парила над полом, находясь на одном уровне с моим лицом. Ее вид на протяжении всех визитов был неизменен – шут-марионетка в светлых свисающих одеждах, парящий передо мной в алом свете. Тонкие бескровные ладони торчали из рукавов, над круглым гофрированным воротником – бледная, цвета талька, голова. На первых порах мне было тяжело смотреть в лицо таинственному созданию, потому как выражение его, бесхитростное и простецкое на первый взгляд, обнаруживало немыслимую хитрость и злобу при внимательном изучении. Те, кто хоть раз бывал в кукольном театре, знают, что марионетки выражают чувства и эмоции не посредством мимики, как это делают живые актеры, а с помощью рук и ног – но в случае с марионеткой, висящей передо мной посреди аптечного зала, все было иначе. Ее лицо, бледное и покрытое мелкими выбоинами, ее слегка вздернутый нос и тонкие губы, ее мертвые глаза, не способные ни смотреть, ни видеть, но подернутые при этом дымкой затаенного, полусонного злорадства, – глядя в эти черты, я весь дрожал, чувствуя сфокусированную на мне оцепенелую порочность и жестокость. Поэтому я всегда избегал смотреть в лицо кукольного монстра после его появления, а вместо этого принимался разглядывать его маленькие ноги, обутые в светлые шлепанцы, болтающиеся возле самого пола, не касаясь его. Затем мой взгляд обычно цеплялся за проволоку, прикрепленную к телу марионетки и держащую его в воздухе. Сколько я ни пытался углядеть, куда ведет проволока и где оканчивается, зрение всякий раз подводило меня: она пропадала в густых тенях, под странными углами ложащихся на потолок над головой куклы – и над моей головой, – за которыми что-то вроде бы двигалось, будто я смотрел на плотные облака сквозь багровые сумерки. Так или иначе, раз у этой марионетки была поддерживающая проволока, пусть даже и тянущаяся незнамо куда, значит, своей жизнью она не обладала – двигаться и казаться хоть сколько-нибудь живой ее понукал неведомый кукловод.

(Как я выяснил во время своих бесполезных поисков по предмету, когда-то давным-давно разные типы марионеток называли одним словом: «motions». Их буквально называли «движениями», например, в таких записях: «Движения, недавно замеченные нами на ярмарке святого Варфоломея, были задействованы в фиглярстве крайне сомнительной порядочности, устроенном перед публикой, которая больше пользы извлекла бы из глубокого размышления над хрупкой и непостоянной судьбой своих бессмертных душ».)

Итак, марионетка подалась вперед, к моему прилавку, и слагающие ее тело детали клацнули друг о друга, спугнув аптечную тишину, потом снова обвисли безжизненно. Одна рука поднялась и неуклюже протянулась ко мне. Меж пальцев марионетки была зажата маленькая бумажка.

Разумеется, я взял ее – то был обрывок страницы из старой конторской книги, служившей для записи рецептов. За много лет я научился следовать указаниям марионетки без лишних слов. В первое время, еще задолго до описываемого визита, я был достаточно безумен – или глуп, – называя марионетку и ее присутствие тем, чем они и были: вопиющим бредом. Я говорил: «Унеси с собой эту чушь», или «Меня тошнит от этого низменного и отвратительного бреда». Но эти выходки ни к чему не приводили. Марионетка терпеливо выжидала, пока моя беспочвенная отвага сникнет, и вновь возвращалась к делу, проделывая все, что планировала в этот конкретный визит.

Поэтому я внимательно изучил поданную мне записку. Ничего осмысленного, сразу отметил я, одни лишь нечитаемые каракули и хаотично прыгающие загогулины – иного от аптечных визитов ждать не приходилось. Я знал, что мне нужно подыгрывать монстру, хотя никогда не мог точно определить, чего он от меня хочет. Прошлый опыт подсказывал, что пытаться угадать его цель – дело пустое, ибо марионетка была способна на все, что угодно. Например, однажды она посетила меня в захудалом ломбарде в трущобах, где я работал в ночную смену. Искренне желая спровадить куда-нибудь непрошеного гостя, я попросил его добыть мне идеально обработанный бриллиант размером с йо-йо. Он с невозмутимым видом запустил руку в складки одежд и принялся что-то искать, шаря пальцами в карманах.

– Ну-ну, – насмешливым тоном оценил я потуги марионетки. – Размером с йо-йо!

И что бы вы думали? Марионетка действительно извлекла из-за пазухи драгоценный камень – ладно бы только великолепно обработанный и размером с йо-йо, но также и выполненный в форме йо-йо! Она принялась лениво играть с ним, вращая его на шнурке, крепившемся к одному из ее пальцев. Грани бриллианта ослепительно сверкали в полутьме ломбарда, наполняя своим сиянием даже самые темные и затхлые углы.