Но ряд важных моментов кардинально отличал этот визит от всех предшествующих. Более того, я уже начал сомневаться, что шут явился в аптеку именно ко мне (или, по крайней мере, – только ко мне). Пусть прежде я в глубине души был уверен, что все встречи с марионеткой являли собой лишь некий бредовый сбой реальности, все же мне порой было лестно думать, что меня выделяют из массы мне подобных, готовят к некой особой участи. Но после того как мистер Визнак скрылся за занавесью, я понял, как сильно ошибался. Кто ведает, сколько еще на свете людей, что могли бы сказать: существование их состоит из небывальщины самого возмутительного толка, небывальщины, которая ничем в своей небывалости не выделялась и за пределами которой не существовало ничего, кроме еще большей абракадабры, окончательной, высшей абракадабры абсолютного порядка?

Всякое место, где я бывал за свою жизнь, служило всего лишь сценой для кукольной чепухи. И аптека в том числе, как и все остальное в мире. Я устроился сюда на работу, чтобы торчать за прилавком и ждать своего визита, но до сего вечера я понятия не имел, что мистер Визнак тоже ждет его. Видимо, он знал, что спрятано за занавесью, закрывающей проход в подсобку, и прекрасно отдавал себе отчет, что больше ему некуда идти, потому что любое другое место в итоге оказалось бы для него лишь очередной сценой для зловещего кукольного представления.

Но все же мне показалось, он удивился тому, что нашел там, и это был просто апофеоз абсурда. Я никак не ожидал, что там, за занавеской, его голос будет исполнен столь искренней растерянности.

– Опять ты! – сказал он – или, скорее, закричал. – Да отвали ты от меня!

Это были последние слова, что мне удалось расслышать, прежде чем голос мистера Визнака стих где-то вдалеке – будто кто-то утащил его, вознес на огромной скорости на невероятную высоту. Что ж, теперь он увидит, пронеслась в голове мысль. Мистер Визнак узнает, кто дергает куклу за ниточки.

Когда наконец настало утро, я отдернул занавесь, но никого и ничего за ней не нашел. И тогда я сказал себе, словно для самоуспокоения, что не удивлюсь, когда придет мое время. Наверняка когда-то и мистер Визнак убеждал себя в том же самом – что все это лишь чудовищный в своей бессмысленности бред.

Над безликим ландшафтом высилась трехэтажная разрушенная фабрика. Несмотря на всю своеобразную внушительность, посреди серого пустыря занимала она самое незаметное место – ее присутствие лишь подчеркивало пустынность горизонта. К фабрике не вела ни одна дорога, и ничто не указывало на то, что дорога когда-то вообще была. Да и существуй эта самая дорога, она мигом бы сделалась бесполезной, едва достигнув одной из четырех заводских стен, облицованных алым кирпичом, – даже в те дни, когда фабрика работала на полную мощь. А причина тому была проста: у здания фабрики не было ни одной входной двери, ни одного погрузочного дока, ни одного подъезда, что позволял бы проникнуть на ее территорию. Да и ни единого окна ниже уровня второго этажа не наблюдалось. Этот феномен абсолютно отрезанной от внешнего мира фабрики вызывал у меня крайнее восхищение. Известие о том, что к зданию ведет подземный ход, я встретил почти с сожалением, которое, в свою очередь, вызывало у меня некий извращенный восторг, нездоровое влечение.

Фабрика давно лежала в руинах, слагающие ее бесчисленные кирпичи осыпались и потрескались, многие окна были разбиты. Все три высоких этажа ее надземной части пустовали, если не брать в расчет залежи пыли и неколебимую тишину. Когда-то они были заставлены техникой – то же можно было сказать и о значительной части подземных ярусов фабрики, – но машины и агрегаты испарились (да-да, именно это имеется в виду) после того, как завод прекратил работу, оставив после себя лишь призрачные очертания глубоких литейных чанов и баков, переплетений труб и воронок, зубчатых колес, ремней и рычагов. Лучше всего очертания эти видны были в сумерках – но лишь какое-то время; вскорости пропали и они. Согласно таким вот сугубо галлюцинаторным свидетельствам, вся «Красная цитадель» – так фабрика называлась – всегда была подвержена чему-то вроде выцветания реальности. Странное объяснение этого явления давали редкие свидетели – да и то уже в предсмертном бреду. Якобы фабрика, с ее грохотом и зловонными отходами, всегда враждовала с безлюдной чистотой окружающего пейзажа. Но природа порой побеждала – обесцвечивая или подчищая фабричное присутствие.

Что бы кто ни говорил, а по мне подобные домыслы, какими б безумными или наивными они ни выглядели, заслуживали большего, нежели поверхностное ознакомление. Легендарный конфликт между фабрикой и окружавшим ее лунным пейзажем вполне мог быть выдумкой людей недалеких, физически и психически ущербных. Но моя теория, от которой я и по сей день не отступаю, гласит: «Красная цитадель» не всегда отличалась тем особенным цветом, что в итоге снискал ей славу. Перекрашивание в темно-красный цвет, можно сказать, было своего рода предательством, жестом протеста. Я утверждаю, что эта древняя постройка в давным-давно забытые дни была столь же бесцветна, сколь и окружавший ее пейзаж. Собственно, что-то подсказывает мне, что «Красная цитадель» никогда не представляла собой всего лишь обыкновенную фабрику.

Под тремя надземными этажами «Красной цитадели» были еще два или даже три яруса. Тот, что находился непосредственно под первым этажом фабрики, выступал связующим звеном всей уникальной системы распределения товаров, производившихся на трех верхних этажах. Первый подземный уровень во многом напоминал старую угольную штольню и функционировал на схожий манер. Обнесенные прочной проволочной сеткой, разъедаемой ржавчиной, лифтовые кабины ныряли в глубокую шахту, что вела в просторную камеру, грубо вырубленную в каменистой тверди. Ее своды поддерживала целая система разнообразных опор из дерева, металла, бетона и кости, которая укреплялась жесткими ремнями из очень крепкого волокна. Во все стороны от центральной камеры разбегалась система туннелей, пронизывавших землю окружавших «Красную цитадель» пустошей. По всем этим ходам и осуществлялось движение товаров, производимых фабрикой, порой буквально при помощи рук, но чаще на вагонетках, что отправлялись и в близь, и в даль, в самые чудны́е и невероятные пункты доставки.

Товары, которые выпускала «Красная цитадель», были в некоем смысле примечательны – но поначалу не имели ни эксцентричного, ни даже сверх меры амбициозного характера.

Первое время из фабрики исходил поток «новинок»: казалось, то были продукты случайных вывертов производственного процесса, рожденные не столько рабочим планом, сколько неполадками в цеху. Вещи, обделенные и постоянством форм и размеров, и видимым дизайном, напоминали то слепленные из пеплообразного материала подобия лиц и когтистых пальцев, то что-то вроде шкатулок с разномастными крошечными колесиками. По большей части товары-уродцы ранней производственной поры казались относительно безобидными. Через некоторое время все, однако, стало на свои места, отринув преходящие безвредность и бесполезность, обретя взамен куда более ожидаемый злонамеренный замысел.

«Красная цитадель» запустила в производство еще одну, куда более отпугивающую и куда более озадачивающую линейку товаров-новинок. Попадались среди них и едва ли не невинные – например, маленькие, тонкой работы, камеи, что были гораздо тяжелее, чем можно было предположить по их размеру, и медальоны, при открытии демонстрирующие не миниатюрные рамочки под фотографии, а два оконца в абсолютно черную бездну, что рождала гулкое эхо. По сути безвредными выступали и реалистичные копии внутренних органов и внешних физиологических структур, пораженных разнообразными болезнями на запущенных стадиях, – все неприятно теплые и мягкие на ощупь. Особо запомнилась та искусственная отрубленная рука, ногти на которой вырастали за ночь на несколько дюймов и упорно продолжали расти, даже если кто-то додумывался их подстричь. Многочисленные копии природных объектов, к примеру, пузатой тыквы, почему-то издавали протяжный громкий крик, если их брали в руки или как-то иначе тревожили их покой, но совсем уж выбивали из колеи такие штуки, как шары из застывшей лавы, в которые, будто в подобия голов, была вдавлена пара слезящихся глаз, нервно перемещавших взгляд из стороны в сторону, ни дать ни взять – неустанный маятник. Также любопытной «новинкой» выступал скромный на вид кусок цемента, будто отколотый от тротуара на любой современной улице, оставлявший на любой поверхности трудновыводимые жирно-зеленые пятна. Но за этими довольно-таки невинными курьезами в конце концов последовали более сложные конструкции и объекты, в итоге вытеснившие первую линейку без остатка. Одним из примеров подобных «усложненных» товаров служила богато украшенная музыкальная шкатулка, издававшая при открытии превосходно записанные предсмертные хрипы, клокотание и всхлипы. Производились «Красной цитаделью» в несметных количествах и карманные часы в золоченой оправе, чьими цифрами служили крошечные трепещущие насекомые, а стрелками – тонкие языки, по-видимому, змей, этакие розовые жилки. Упомяну я и ковры, чьи замысловатые узоры, если долго на них смотреть, складывались в мимолетные фантасмагорические сцены – из тех, что рождаются в горячечном бреду или в воспаленном мозгу.