весёлость и непринуждённость в отношениях. Все чувствовали неопределённый страх в его присутствии, несмотря на его любезность с дамами и ловкость обращения. «Посвящённые», как называли себя в шутку близкие друзья графа, говорили при нём только о самых безразличных вещах, взвешивали каждое своё слово и останавливали всякую неосторожную выходку молодёжи. По счастью, те лица, за которых особенно боялся граф, выехали из замка дня за три до приезда шевалье в Гмунден.

Отказать ему в приёме не было никакого основания, тем более что Цамбелли был принят в Вене во всех лучших домах и на вечерах у первого тогдашнего министра, графа Стадиона, у русского и французского посланников. Таким образом, граф Ульрих не мог исключить Цамбелли ни из одного празднества, не обратив на себя общего внимания таким странным нарушением правил гостеприимства, а, с другой стороны, это было даже небезопасно, если бы Цамбелли был действительно тем, кем считали его, то есть смелым и хитрым слугой французского императора.

В этот вечер, как и всегда, Цамбелли занимал общество. Хозяин дома скоро положил конец скучным охотничьим рассказам некоторых из своих гостей.

— Поговорим о чём-нибудь более интересном, господа, — сказал граф Ульрих. — Ведь вы утомляете дам своими спорами о лошадях и собаках. Не хотите ли вы лучше узнать что-нибудь о событии, которое интересует теперь весь цивилизованный мир. Вот шевалье Цамбелли получил сегодня известия из Эрфурта; если дамы попросят его, то он, наверно, не откажется сообщить то, что известно ему.

— Я видел сегодня утром адъютанта Бонапарта, — сказал Цамбелли. Я познакомился с ним при дворе итальянского вице-короля. Он был при свидании двух императоров и сообщил мне об этом некоторые подробности. Я охотно передам вам его слова, хотя мой рассказ будет, вероятно, вял и отрывочен...

— К чему это предисловие? Рассказывайте скорее, — сказала одна из дам.

— Я к вашим услугам, — ответил итальянец. — Итак, двадцать седьмого сентября, после обеда, оба императора встретились на дороге; один ехал из Эрфурта, другой из Веймара. Оба вышли из экипажей и шли довольно долго пешком, на значительном расстоянии от свиты, дружески разговаривая между собой. После этого они сели на прекрасных верховых лошадей и с триумфом въехали в разукрашенный город, мимо выстроившихся с обеих сторон императорских гренадеров. Их сопровождала бесчисленная свита; тут были и короли Рейнского союза — Саксонский и Вестфальский, Баварский и Виртембергский, множество других немецких князей, французские маршалы и русские вельможи; народ сошёлся из близких и далёких мест, чтобы посмотреть на двух императоров. В тот же вечер знаменитый актёр из «Théatre Francais» Тальма играл в пьесе Корнеля «Cinna» перед партером коронованных особ. Когда актёр произнёс знаменитую фразу: «Soyons amis, Сinnа», — оба императора, сидевшие рядом на красных бархатных креслах с золотыми орлами на спинках, пожали друг другу руки...

Цамбелли рассказывал очень плавно, не выражая своего мнения о главных лицах и часто обращаясь к сидевшей напротив него пожилой даме, к которой все относились как к хозяйке дома.

Это была старшая сестра графа Ульриха — Леопольдина Вольфсегг, маркиза Гондревилль, ненавидящая Наполеона и всей душой преданная детям и внукам Марии Терезии. Она вышла замуж в 80 годах прошлого столетия за маркиза Гондревилль, уроженца Лотарингии, который приехал в Вену с письмом от французской королевы Марии Антуанеты к её брату Францу Иосифу II, по случаю кончины их матери, Марии Терезии. Затем молодые супруги вернулись в Париж, где маркиза скоро сблизилась с Марией Антуанетой, которая находила особое удовольствие разговаривать с нею о Вене и их общих знакомых и даже вызвалась быть крёстной матерью дочери маркизы, которая в честь неё была названа Марией Антуанетой.

Маркиза, разделявшая все удовольствия королевы, не покинула её в дни скорби и принимала самое живое участие в горе и заботах королевского семейства. Она была около Марии Антуанеты в ту ночь, когда рассвирепевшая толпа пьяных женщин и мужчин с пиками и топорами вломилась в Версаль через золотую решётку. Только за две недели до 10 августа 1792 года решилась она выехать из Парижа, да и то по настоятельному требованию своей великодушной приятельницы. Заливаясь слезами, с чувством гнева и ненависти к страшным людям, совершившим государственный переворот во Франции, вернулась она в Австрию к своему отцу с двумя детьми: сыном и дочерью. Муж её, маркиз, остался в войске эмигрантов под предводительством Конде. С этого момента ничто уже не могло примирить маркизу с революцией и с тем, что имело какое-нибудь отношение к ней, начиная с Робеспьера и кончая Наполеоном. Революция лишила её поместий во Франции, обезглавила короля и королеву; при Маренго убили родного брата маркизы, другой был опасно ранен; даже смерть своего отца она приписывала впечатлению, произведённому на него Аустерлицкой битвой. Несколько лет прожила она в разлуке с мужем и в постоянном страхе за его жизнь, так как маркиз, выказавший себя трусом при езде с таким искусным кучером как Пухгейм, в былые времена славился своей храбростью. Наконец, болезнь принудила Гондревилля вернуться домой, и маркиза успокоилась относительно своего мужа; но вслед за тем у ней появилась новая боязнь — за единственного и нежно любимого сына. Молодой Гондревилль вступил в австрийское войско восемнадцати лет от роду, сражался рядом со своим дядей, графом Ульрихом, при Гоэнлиндене и отличился при Аустерлице. Наступившее затем бездействие настолько тяготило юношу, что, получив известие об испанском восстании и высадке англичан в Португалии, он немедленно отправился на Пиренейский полуостров под чужим именем в надежде опять сразиться с Наполеоном, которого ненавидел не меньше матери.

Политические симпатии и антипатии маркизы были слишком известны итальянцу, и он тщательно избегал в своём рассказе всего, что могло задеть её в том или другом отношении. Но он не достиг своей цели. Маркиза прервала его почти на половине фразы.

— Я не понимаю, — воскликнула она с негодованием, — как может русский император настолько унизить своё достоинство, чтобы подать руку бывшему подпоручику, сыну корсиканского адвоката!

Цамбелли не возражал, но на губах его промелькнула неуловимая улыбка.

— Сестра моя забывает, — сказал хозяин дома, — что талантливый человек вне всяких правил. Sous-lieutenant Бонапарт, благодаря своим блистательным победам, сделался императором Наполеоном, союзником августейшего австрийского дома. Вы должны делать уступку времени, Леопольдина. Что пользы сердиться на комету, которая неожиданно появляется на небе? Со своей стороны я очень благодарен шевалье Цамбелли за его рассказ. Не подлежит сомнению, что это свидание в Эрфурте будет иметь важные последствия.

— Французский император,