не как преступник, а как побеждённый. Все должны видеть, что я умер гордо на том самом месте, где за Бога и короля умерло столько наших. Если меня найдут в этой камере отравившимся, то будут говорить, что я испугался гильотины. Я хочу взойти на эшафот, чтобы моя голова пала под её ударом. После Людовика XVI и Марии-Антуанетты это будет для меня большая честь.

Эмилия спрятала склянку за корсажем.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда это пригодится мне одной.

— Дорогая моя, — с невозмутимой ясностью сказал Сан-Режан, — будем думать только о том, чтобы насладиться счастьем этого последнего часа. Пусть на наших устах будут только слова любви.

И он протянул к Эмилии свои закованные в кандалы руки. Она бросилась к нему, ища в поцелуях опьянения, которое заставляет забывать всё.

Ставни магазина «Bonnet Bleu» были только что сняты, и рано проснувшийся Лербур наслаждался свежим воздухом, сидя на ступеньках у двери. Было около восьми часов, и на улице С.-Оноре начиналось уже движение.

Прошёл газетчик, крича охрипшим голосом:

— Купите газеты, подробности казни Сан-Режана.

Торговец побледнел. Он подозвал газетчика и купил газету. На первой странице жирным шрифтом было напечатано: «Сегодня утром, в пять часов была совершена казнь Сан-Режана и Карбона. Оба преступника умерли цинично, не выразив ни раскаяния, ни сожаления о погибших невинных жертвах их покушения. Карбон, впрочем, ослабел в последнюю минуту и его пришлось вести на эшафот. Что же касается Сан-Режана, то он встретил смерть с необыкновенным хладнокровием».

Видя, около десяти часов, что жена не показывается, Лербур решил войти к ней в комнату и взглянуть, не заболела ли она. Им овладело какое-то смутное беспокойство. У дверей спальни он стал прислушиваться, но, не слыша никакого шума, подумал, что Эмилия заснула, и пошёл в свой кабинет проверить счета.

Прошло около часу. Приближался уже обеденный час, и Лербур решился войти в спальню. Ставни в ней были закрыты, занавески спущены, так что в комнате было почти совсем темно.

Лербур подошёл к кровати и позвал Эмилию. Ответа не было. Охваченный внезапным страхом, он бросился к шнурам занавески, раскрыл окно, открыл ставни. В комнату хлынул поток света. Лербур опять подошёл к кровати.

Страшный крик вырвался из его горла. Бледная, с остановившимися глазами и открытым ртом, лежала на постели Эмилия. Обезумевший Лербур бросился к ней, схватил её за руку, которая была уже холодна, как лёд, и попытался приподнять её, согреть, оживить. Всё было напрасно. Неподвижная голова упала на подушку, прекрасные волосы разметались. Встав на колени возле постели, Лербур зарыдал.

Вдруг его взгляд упал на раскрывшуюся склянку, которую молодая женщина, очевидно, выпила ночью. Он схватил её, стал рассматривать и на пробке прочёл надпись: дигиталис. Лербур так задрожал, что уронил склянку.

Яд! Эмилия умерла добровольно! Она отравилась!

Слёзы перестали течь из покрасневших глаз Лербура. Он опустил голову на руки и стал думать. Его поразило одно совпадение — одновременная смерть Сан-Режана и его жены. И вот его охватил какой-то тайный страх. Страх этот всё рос, всё более и более овладевал им, так что он не мог больше противиться ему. Он встал и подошёл к умершей, как будто для того, чтобы выведать у неё тайну. Но её глаза уже не видели, губы молчали — одно молчание и мрак.

Вдруг Лербур сделал быстрое движение. Между пальцев рук, сложенных на груди, как бы для последней молитвы, он увидел клочок бумаги. Он подошёл поближе и вынул записку, в которой Сан-Режан назначал ей свидание.

Наклонив голову, прочёл муж нежные слова любовника. Вся кровь бросилась ему в голову. Он испустил глухой крик и с проклинающим жестом упал без чувств около кровати.

К. Френцель

ЛЮЦИФЕР

Часть I

Глава I

Тихий и безоблачный октябрьский день клонился к вечеру. Мраморный утёс Траунштейна, высоко поднимаясь над озером Траун, ярко блестел при солнечном закате. С высоты, на которой стоял замок Зебург, открывался прекрасный вид на окрестные холмы, поля и леса, одиноко стоящие домики и маленькие деревни. Местность постепенно понижалась к Гмундену и Альтмюнстеру, где озеро образует многочисленные изгибы и бухты, поросшие тростником. С восточной стороны, до самой воды, выступали причудливые скалы, с запада от замка, до самого озера, тянулся парк, а вдали на высоком утёсе, среди деревьев, возвышалась небольшая деревенская церковь. Фасад замка выходил на дорогу, за которой виднелось озеро Аттер в мрачной долине, изрезанной узкими тропинками, ведущими к так называемому «Адскому ущелью» с отвесными и едва проходимыми скалами.

Из множества нарядных дам, стоявших у высоких окон замка, только одна глядела на великолепный ландшафт, расстилавшийся перед её глазами, который казался ещё роскошнее в вечерней тишине и своеобразной осенней окраске. Не довольствуясь этим, она вышла на балкон, отделённый от залы стеклянной дверью, где вид был ещё более прекрасный, нежели из окон.

Внимание остальных дам было обращено исключительно на охотников, только что въехавших во двор замка. Слышен был топот лошадей, лай и вой собак, прыгавших вокруг телеги, наполненной дичью. Охотники опоражняли ягдташи, разряжали ружья, разговаривая о сделанных выстрелах, о достоинствах своих собак и лошадей. Более юные стояли под окнами и беседовали с дамами, насколько это было возможно при общем говоре и шуме.

Среди толпы мужчин резко выделялся владелец замка, граф Вольфсегг, своей величественной осанкой, спокойными и сдержанными манерами, которые составляли полную противоположность с суетливостью и неловкостью большинства гостей. Выражение доброты в линиях рта несколько смягчали суровость его строгого, загорелого лица и гордый взгляд; коротко подстриженные белокурые волосы с лёгкою проседью красиво окаймляли высокий правильный лоб. Над левым глазом виднелся глубокий шрам — след удара сабли. На графе было зелёное охотничье платье с золотыми пуговицами, вышитый золотом жилет, белые замшевые панталоны и высокие сапоги, доходившие ему до колен. В каждом его движении сказывалась уверенность человека, знающего себе цену и обладающего способностью знатных людей ставить невидимую границу между собою и теми, которых он считал ниже себя по положению.

— Что это наш хозяин не думает приглашать гостей в дом! — воскликнул с нетерпением один толстяк, который, судя по его объёмистой фигуре, более других должен был ощущать голод. — Где же маркиз?

— Этот верзила Пухгейм также замешкался против своего обыкновения, — заметил другой. — Он всегда одним из первых является к столу.

Владелец замка ничего не ответил,