— Конечно, помню. В ответ на ее эсэмэску.

— Но она отправила вам эсэмэску до десяти. А вы позвонили около одиннадцати…

— Я получил эсэмэску только без четверти одиннадцать. В тот день я выступал с речью на конференции в «Лорде Чарлзе», посвященной программе РЭВЧ…

— «Лорд Чарлз» находится, кажется, в Сомерсет-Уэст?

— Совершенно верно. Как вы понимаете, пока я выступал, телефон пришлось отключить. Конференция закончилась около половины одиннадцатого; я включил телефон по пути к машине. Тогда и увидел ее эсэмэску. И сразу перезвонил ей.

— Что было в эсэмэске?

— Точные слова я не помню, но она касалась посланного ею отчета. Она просила меня взглянуть на него.

— Почему вы ей перезвонили?

— Хотел сказать, что смогу просмотреть ее отчет только на следующий день.

— Но она не отвечала?

— Вот именно. Я подумал, что она, может быть, принимает ванну. Поэтому набрал ее номер еще раз, по пути домой.

— Сообщения вы не оставили.

— Решил, что в нем нет необходимости. Она все равно увидит мой номер в списке пропущенных вызовов.

Алдри де Кокер оказалась пухленькой и добродушной.

— Мы с Ханнеке жили в одной комнате, когда учились в университете, — сказала она.

— А я подружилась с ней на втором курсе, мы вместе ходили на семинар по частному праву, — вступила Саманта Гроблер, кинопродюсер, которая сразу попросила Гриссела называть ее Сэм. Они сидели в приемной студии «Блу оушенз» — сплошная черная кожа и стекло, на стенах киноафиши в рамках. Гроблер оказалась худой и очень высокой, с выступающими скулами. Блузка в обтяжку подчеркивала пышный бюст, который совсем не сочетался с ее худобой. Гриссел невольно подумал: может быть, она тоже сделала себе операцию по увеличению груди?

— Похоже, мы знали друг друга всегда, — сказала де Кокер.

— Не проходит дня, чтобы мы по ней не скучали… — подхватила Гроблер.

— Не верю, что ее больше нет…

— Она в лучшем мире…

— Знаю…

Подруги тараторили без умолку. Грисселу пришлось их перебить:

— Вы обе разговаривали с Ханнеке 18-го?

— Мы разговаривали каждый день, — ответила Гроблер.

— Пусть даже минуту-другую, — подхватила де Кокер.

— Чем вы занимаетесь? — спросил ее Гриссел.

— Связями с общественностью. У меня собственное агентство бутиков.

— Она зарабатывает деньги на моде, — пояснила Гроблер.

Сквозь стеклянную столешницу Гриссел видел ее длинные стройные ноги в узких отбеленных джинсах. И в босоножках на высоких шпильках. Они не очень подходили друг другу внешне — толстушка де Кокер в широкой красной юбке, свободной белой блузке и туфлях с плоской подошвой и ее подружка, похожая на дистрофика, но тем не менее привлекательная.

— О чем вы говорили в тот день?

— О «Страшиле Рэдли»! — хором ответили подруги, дружно улыбнувшись.

— О «Страшиле Рэдли»?

— Это паб и бистро, — пояснила Гроблер. — На Хаут-стрит.

— Мы встречались там каждую неделю, по средам, — подхватила де Кокер.

— Устраивали девичники. Там живая музыка…

— Мы с Сэм до сих пор ходим туда…

— И по-прежнему заказываем бокал пива «Корона» для Ханнеке…

Они говорили быстро, без пауз, заканчивая друг за друга фразы. Видимо, за долгие годы и мысли у них стали одинаковыми. Грисселу пришлось сосредоточиться, чтобы уследить за ними.

— С ломтиком лимона…

— На память…

— Но ее убили во вторник, — напомнил Гриссел.

— А мы строили планы, — ответила Гроблер.

— Ну да, по вторникам мы строили планы, — подхватила де Кокер. — Договаривались насчет среды.

— А в среду за неделю до убийства вы с ней виделись?

— Да…

— Славно повеселились! Ханнеке в первый раз пошла в «Страшилу» после переезда…

— И последний, — тихо добавила де Кокер.

— Она бы не захотела, чтобы мы так думали об этом, — заметила Гроблер.

— Знаю…

— Она что-нибудь рассказывала о своей квартире? О переезде, о строителях?..

— Сказала только, что не знает, почему так долго тянула с переездом.

— Ей очень нравилось в Кейптауне…

— И еще она говорила, что квартира у нее — просто сказка…

— Мы еще обсуждали, кого она позовет на новоселье…

— Она хотела устроить новоселье в феврале…

— Если позволит работа…

— Она проводила на работе невероятно много времени…

— А о трудностях со строителями — ничего? — уточнил Гриссел.

— Ничего.

— Может, она на кого-то злилась?

— Только на агентов.

— Каких агентов?

— По недвижимости. Они обещали, что, когда она переедет, у нее будет вай-фай, но беспроводная связь еще не работала…

— Ну она им и устроила!

— И все?

— Да.

— Ей никто не докучал?

— Нет.

— Может, были какие-то проблемы с фирмой, которая перевозила вещи?

— Нет.

— А с охраной?

— Нет.

— А на работе?

— Только переработка…

— Ни с кем не было разногласий?

— Нет.

— Она была осторожной? Заботилась о своей безопасности?

— Да, конечно.

— Всегда запирала дверь на засов и на цепочку?

— Конечно.

— Были у нее в квартире ценные вещи? Драгоценности, например…

— Вроде нет…

— Кроме Алберса, — вдруг вспомнила де Кокер.

— Возможно, — кивнула Гроблер. — Она отдала за него пятнадцать тысяч…

— Вы о чем? — не понял Гриссел.

— О картине. Видели картину у нее в гостиной? Она кисти Алберса.

— Та, что с полосками? — уточнил он.

— Предполагается, что там изображены мозговые извилины. Картина называется «Память».

— И она заплатила за нее пятнадцать тысяч?

— Это же Алберс! — повторила де Кокер, как будто ее слова объясняли все.

— И больше ничего?

— Нет! — хором ответили подруги.

— Она не говорила о пропаже ключей?