Для начала у Лучани была улыбка. Своим радостным выражением лица он тронул многих. Невозможно было не почувствовать симпатию к этому человеку, не проникнуться к нему добрым чувством. Павел VI своим страдальческим лицом оттолкнул от себя миллионы. Альбино Лучани кардинальным образом изменил отношение людей. Он вновь привлек интерес к происходящему на папском престоле. Когда мир не только увидел его улыбку, но и вслушался в его слова, интерес стал глубже. Его улыбку не встретишь на обложке книги, призывающей читателя стать еще лучшим христианином, но она ясно говорила о той радости, какую этот человек обрел в христианском учении. Лучани обладал уникальной способностью к пониманию и сопереживанию, и это свое качество он выказывал таким образом и в такой степени, как ни один папа до него. Он умел находить общий язык со своими слушателями, неважно, обращался он к ним непосредственно или по радио, или по телевидению, или через прессу. Римско-католической церкви и во сне не снился папа, обладающий таким ценным для нее качеством.

Феномен Лучани представляет собой наглядный пример того, как надо завоевывать человеческое сердце, разум и душу. Впервые на памяти современников папа говорил с людьми в такой манере, которую они понимали. Казалось пронесся вздох облегчения, вырвавшийся у верующих. Довольные перешептывания раздавались на протяжении всего «бабьего лета» 1978 года. Лучани, взяв церковь под руку, уже сделал с нею первый шаг на долгом пути обратно к евангельским началам.

Общество быстро оценило, какой удачей был этот харизматичный человек. Ватиканские обозреватели просто не знали, что о нем говорить. Многие поспешили с умным видом высказывать свое мнение о том, почему папа выбрал именно такое имя, говорили о «символической преемственности». Лучани непреднамеренно камня на камне не оставил от их мудреных построений, когда в первое же воскресенье после конклава объяснил: «Иоанн возвел меня в епископы, а Павел сделал кардиналом». И где тут «символическая преемственность»? В своих статьях эксперты рассуждали о том, что может и что не может сделать папа по ряду вопросов. В немалой части этих теоретических построений чрезмерное значение придавалось замечанию, прозвучавшему в одной из первых речей папы Иоанна-Павла I: «Что касается Второго Ватиканского собора, то исполнению его решений я хотел бы посвятить свое служение — как священника, как наставника, как пастыря…» Ни к чему были все эти умозрительные рассуждения — комментатором стоило бы просто обратиться к постановлениям Ватиканского собора.

В воскресенье, 10 сентября, Лучани говорил людям, заполнившим площадь Святого Петра, о Боге и сказал: «Он — наш Отец, и еще больше Он — наша Мать». Ватиканские эксперты, в особенности итальянские, были вне себя. В стране, известной своим «мачизмом», предположение, что Господь — женщина, некоторые восприняли бы как подтверждение конца света. Среди обеспокоенных подобными словами вспыхнули споры об этом четвертом члене Троицы, пока Лучани мягко не указал, что цитировал пророка Исайю.[11]Мать-церковь, в которой доминировали мужчины, успокоилась.

Ранее, 6 сентября, во время общей аудиенции, папская свита, мельтешащая вокруг святейшего отца точь-в-точь, словно надоедливые мухи возле лошади, публично выказала свое замешательство, когда Лучани слушали, затаив дыхание, более 15 тысяч человек. Даже не войдя, а почти вбежав в переполненный зал Нерви, папа заговорил о душе. В его словах не было ничего выдающегося. Необычным оказалось то, в какой манере он говорил и как держался.

Однажды человек пошел покупать себе новый автомобиль, и продавец дает ему советы: «Послушайте, это великолепная машина, только обращаться с нею надо правильно. Первосортный бензин в бак, лучшее масло для двигателя». Покупатель отвечает: «Нет-нет, запахов бензина и масла я не переношу. Залейте в бак шампанское, которое мне очень нравится, а соединения я смажу джемом». Продавец пожимает плечами: «Делайте что хотите, но потом не возвращайтесь и не жалуйтесь, если вместе с автомобилем окажетесь в канаве».

Господь делает с нами нечто похожее: он наделяет нас этим телом, вкладывает разумную душу, добрую волю. Он говорит: «Это хорошая машина, но обращайтесь с нею хорошо».

Хотя ватиканская элита и пожимала плечами, слыша подобную профанацию, Альбино Лучани хорошо понимал, что слова уже прорастают в благодатной почве. Посейте достаточно семян, и некоторые взойдут. Ему выпала возможность занять кафедру самого влиятельного проповедника на земле. То, как он ею воспользовался, производит глубокое впечатление. Многие в церкви постоянно произносили надоевшие до тошноты слова «Благая весть Евангелия», но делали это с таким видом, будто сообщают слушателям о страшной катастрофе. Когда же о благой вести говорил Лучани, по его манере вести себя было ясно, что весть и в самом деле благая.

Несколько раз он приводил из церковного хора мальчика и беседовал с ним перед микрофоном, чтобы его слышали не только собравшиеся в зале Нерви, но и более многочисленная аудитория за стенами дворца. Были и другие мировые лидеры, взявшие за привычку выбирать из толпы детей и одарять их поцелуем. Но Лучани действительно разговаривал с ними и — что еще поразительней — выслушивал их и отвечал им.

Он цитировал Марка Твена, Жюля Верна и итальянского поэта Трилусса. Он говорил о Пиноккио. Сравнив душу с автомобилем, он теперь проводил аналогию между молитвой и мылом. «Хорошая молитва, это все равно что чудесное мыло, способное всех нас превратить в святых. Мы не святые потому, что недостаточно используем это мыло». В курии, особенно некоторые епископы и кардиналы, кривили губы, а простые люди прислушивались к его словам.

Несколько дней спустя после избрания Лучани встретился с несколькими сотнями представителей мировой прессы и мягко упрекнул их за то, что СМИ в своих сообщениях о конклаве излишне много внимания уделяли слухам и несущественным деталям, вместо того чтобы рассказывать о подлинном значении этого события. Впрочем, папа признал, что эта проблема не нова, и напомнил о наставлении, которое дал репортерам один итальянский редактор: «Помните, что публике совершенно неинтересно, что именно сказал Наполеон III Вильгельму Прусскому. Ей хочется знать, какого цвета были на нем брюки, бежевые или красные, и курил ли он при этом сигару».

Общаясь с журналистами, Лучани чувствовал себя как рыба в воде. Он не раз говорил, что если бы не стал священником, то наверняка избрал бы поприще журналистики. Опубликованные им две книги и многочисленные статьи свидетельствуют о том, что своим пером он мог бы посоперничать со многими из присутствовавших корреспондентов. Напомнив высказывание покойного кардинала Мерсье о том, апостол Павел, живи он сегодня, избрал бы профессию журналиста, новый папа проявил проницательность и понимание значения различных средств массовой информации, раздвинув рамки возможной в современном мире роли апостола: «Думаю, он бы стал не просто журналистом. Возможно, возглавил бы агентство “Рейтер”. И вдобавок потребовал эфирного времени на итальянском телевидении и на “Эн-би-си”».

Корреспондентам такие речи папы пришлись по вкусу. Курии они нравились меньше. Все приведенные высказывания папы были вычеркнуты ватиканской цензурой из официальных текстов его речей. Для потомков остались лишь скучные, сглаженные, бесцветные речи, составленные ватиканскими чиновниками — хотя в действительности папа постоянно отходил от подсунутого ему текста, — а полные ошибок свидетельства остроумия и индивидуальности Альбино Лучани канули в молчание. В течение всего сентября 1978 года подобная практика была постоянной.