— Я одного желал, я одного просил, — продолжил Вронский, переключив свое внимание на Анну, но все же одним глазом продолжая следить за загадочным цветком, — разорвать это положение, чтобы посвятить свою жизнь твоему счастью.

Но Анна отступила от него и закрыла глаза, словно бы пытаясь найти надежный мостик, который провел бы ее через разыгрывающееся море беспокойных мыслей. Вронский в отчаянии вздохнул и отвернулся; его внимание отвлек светящийся монитор Андроида, на котором было выведено сообщение от Каренина.

Пока граф был погружен в чтение сумасшедшего послания, тонкая пленка бесшумно отделилась от цветка, растянувшись до таких размеров, когда она стала полностью прозрачной, и, подплыв к Анне, сомкнулась вокруг нее, превратившись в невидимую прочную оболочку.

— Разве я могу сомневаться в этом? — сказала Анна. Но из-за странного пузыря они не могли уже слышать друг друга. Так часто бывает в разговоре двух влюбленных — они вспыхивают в гневе и смущении, каждый отстаивает свою точку зрения, они говорят и говорят, не в состоянии услышать друг друга из-за того, что им мешает стена их предубеждений; но в данном случае барьер между ними был слишком реальным и твердым.

— Если б я сомневалась… — продолжила Анна, но тут же остановилась, желая услышать слова поддержки, чтобы найти силы говорить дальше.

Но Вронский не слышал ее и потому никак не мог поддержать.

Вместо этого он обратил свое внимание на двух прохожих.

— Кто это идет? — сказал вдруг Вронский, указывая на шедших навстречу двух дам. — Может быть, знают нас, — и он поспешно скрылся за ствол соседнего дерева, Лупо сел позади него.

Анна не заметила этих маневров, погруженная в свои собственные страхи и стыд. Когда дамы прошли, Вронский вернулся к ней и увидел этот ужас и стыд в глазах ее и расценил их как странную злобу, с которой глаза ее смотрели из-под вуали. Смущенный, он вновь обратился к посланию.

Опять, как и в первую минуту, при известии о ее разрыве с мужем, Вронский, читая письмо, невольно отдался тому естественному впечатлению, которое вызывало в нем отношение к оскорбленному мужу. Теперь, когда он читал послание, он невольно представлял себе тот вызов, который, вероятно, нынче же или завтра он найдет у себя, и саму дуэль, во время которой он с тем самым холодным и гордым выражением, которое и теперь было на его лице, выстрелив в воздух, будет стоять под выстрелом оскорбленного мужа. И тут же в его голове мелькнула мысль о том, что ему говорил Серпуховской и что он сам утром думал — что лучше не связывать себя, — и он знал, что эту мысль он не может передать ей.

Прочтя сообщение, он поднял на нее глаза, и во взгляде его не было твердости. Она поняла тотчас же, что он уже сам с собой прежде думал об этом. Она знала, что, что бы он ни сказал ей, он скажет не все, что он думает. И она поняла, что последняя надежда ее была обманута. Это было не то, чего она ждала.

— Ты видишь, что это за человек, — сказала она дрожащим голосом, — он…

И пока эти ужасные мысли бегали по кругу в ее голове, прозрачная оболочка наползла на Анну, спустилась вдоль ног и, как затянутый бечевой мешок, сомкнулась внизу.

Вронский не слышал того, что говорила ему Анна, и уж тем более не видел, что вся она оказалась вдруг в прозрачном пузыре. Горделиво отвечая на письмо, светящееся на мониторе Андроида, он говорил:

— Я радуюсь этому, потому что это не может, никак не может оставаться так, как он предполагает.

— Мой муж играет нами, — сказал Анна. Она чувствовала, что судьба ее решена, и это чувство делало все предложения Вронского ненужными.

— Не может продолжаться. Я надеюсь, что теперь ты оставишь его. Я надеюсь, — он смутился и покраснел, — что ты позволишь мне устроить и обдумать нашу жизнь. Завтра… — начал он.

— А сын? — продолжала Анна. — Что будет с моим ребенком? — Она содрогнулась, потеряла равновесие и упала на прозрачное дно невероятно тонкой и прочной сферы, которая, как вдруг осознала Анна, начала медленно поднимать ее прочь от земли.

— О, боже! — вскрикнул Вронский, наконец заметив, что происходит. — Анна, ты паришь!

— О, боже! — вскрикнул Вронский, наконец осознав, что происходит. — Анна, ты паришь!

Это странное средство передвижения, уносившее Анну все выше и выше, словно бы поняло, что его раскрыли, и тотчас же прибавило ходу. Оттолкнувшись мощными задними ногами, Лупо попытался допрыгнуть до шара, однако тот был уже слишком высоко.

Анна воздела руки над головой и произнесла:

— Да будет так! Моя судьба решена. Я должна была оставить его, но я не хочу и не буду делать этого!

Вронский бросился к тому месту, откуда взлетел шар. Он лихорадочно пытался понять, во-первых, как спустить шар обратно и освободить Анну, не повредив ее, и во-вторых — неужели СНУ решило убить Анну, наслав на нее сначала божественные уста, а теперь и этот пузырь-клетку? И если да, то по какой причине?

Лупо громко завыл, в то время как летающая тюрьма поднималась все выше и выше, влекомая холодным ветром. Вронский присел на корточки, вынул кинжал из голенища сапога и прицелился — он знал, что дана была всего одна попытка. Лупо вытянул губы в форме буквы «О» и завыл свою боевую песню, направив контролируемую волну звука прямо на парящую клетку Анны. Это остановило движение пузыря и позволило Вронскому найти нужную точку на его поверхности. Затем, точным движением кисти он послал кинжал прямо в мягкую плоть пузыря.

Если бы он бросил на сантиметр выше, кинжал улетел бы в сад, ниже — клинок отскочил бы от стенки шара, не причинив ему никакого вреда, или, что хуже всего, впустил в себя острие, и уже Анна приняла бы его в свое тело. Андроид Каренина тревожно смотрела за полетом клинка.

Удача!

Сияющее лезвие, оставляя после себя хвост из искр, разрезав воздух, достигло цели. Оно попало ровно в верхнюю точку сферы, в то место, которым шар крепился к дереву. СНУ был известен своими роботами, так называемыми однокнопочными устройствами: это были машины с одним-единственным нервным центром, отвечавшим за все их действия. К счастью для Вронского, тут же находился и центр управления полетом. В ту секунду, когда кинжал вонзился в этот маленький нервный узел, пузырь взорвался — Анна полетела вниз прямо в руки Андроида Карениной, которая предусмотрительно стояла точно под пузырем.

— Лучше бы ты не спасал меня, — сказал она с притворной решительностью, с какой говорила и после того, как чуть не попала в божественные уста.

— Чтобы ты умерла? Чтобы принести себя в жертву СНУ?

— Все лучше, чем то положение, в котором мы сейчас находимся. — Она посмотрела ему в глаза, и впервые они слушали и слышали друг друга. — Я не могу потерять сына.

— Но ради бога, что же лучше? Оставить сына или продолжать это унизительное положение?