А что же литовские и белорусские крестьяне, которые якобы выступили против наполеоновских захватчиков первыми?

Как отмечает все тот же И.Ю. Кудряшов, «население оказывало поддержку новому режиму и сопротивление – русской армии. Вот лишь некоторые факты: Шавельские помещики вооружались и обороняли свои земли от русских; жители Пинского уезда не поставляли лошадей и волов для вывоза продовольствия и артиллерии, затем восстали и помешали русским эвакуировать склады; отряд под командой Твардовского напал на обозы армии Тормасова и взял 80 пленных. Фабиан Горнич захватил обоз уланского полка русской армии, обмундировал и вооружил свой отряд, а генерал Мирбах, участник восстания 1794 года, собрал в течение нескольких дней отряд в 2000 человек, из коих сформировал егерский полк и 3 эскадрона кавалерии. В г. Крожи крестьяне, мобилизованные для вывоза хлеба, выпрягли лошадей и ушли в лес; обыватель Мозырьского уезда Минской губернии Богуш скрыл в лесу транспорт из 12 волов, предназначавшийся для русской армии, и передал затем французам; Петр Билинский, управляющий имением Викторишки (на дороге Вильно – Ошмяны), вооружил крестьян и, окружив группу русских мародеров, грабивших усадьбу, взял в плен 55 человек и отконвоировал их в Вильно».

Получается, что крестьяне западных губерний Российской империи искренне ждали Наполеона, рассчитывая, что он освободит их от крепостной зависимости. Они не только не выступили против «наполеоновских захватчиков», наоборот, они встречали французов даже с большим энтузиазмом, чем местная шляхта.

И.Ю. Кудряшов пишет:

«Крупная знать также проявляла максимум восторженной активности, столь же энергично была настроена молодежь. Некоторая же часть мелкого дворянства, лишившаяся доходной службы при Александре, отнеслась к французам негативно. Во взглядах духовенства не было единства. Если католические и особенно униатские священники поддерживали Наполеона, то православный клир, преобладавший в Белоруссии, остался по большей части на стороне русского царя».

Говоря о «могучих патриотических силах народных масс», не следует забывать, что в 1812 году в русской армии служило много белорусско-литовских уроженцев. Так вот – с началом войны их дезертирство стало принимать просто угрожающие масштабы. Дезертиры пополнили ряды формируемых Наполеоном войск. Для примера: один только 18-й пехотный полк Александра Ходкевича[10]получил 354 человека.

Отметим, что в конце войны белорусско-литовские полки приняли участие в боевых действиях: 22-й и 23-й пехотные полки, а также 18-й уланский были почти целиком истреблены под Новосверженем, гвардейский полк Яна Конопки погиб в бою под Слонимом (сам генерал был взят в плен, а после войны жил в Варшаве), другие части обороняли Вильно, а затем отступили к Варшаве и Кенигсбергу.

Литовско-татарская кавалерия на службе Наполеона

Минский историк М. Голденков утверждает, что за Наполеона воевало около 25 000 уроженцев белорусских земель. При этом во 2-й и 3-й русских армиях их было до 32 000 человек.

По мнению М. Голденкова, «распределение белорусов на два противоборствующих лагеря вполне просто объяснить: одни не теряли надежды вернуть утраченную свободу, другие смирились, считали себя частью Российской империи или просто исполняли свой воинский долг и присягу российскому царю».

* * *

Теперь – о русских крестьянах.

Как пишет в своей книге «Наполеон: попытка № 2» А.П. Никонов, «солдаты наполеоновской армии, как и потом немцы в 1941-м, были просто шокированы той нищетой, в которой жили русские крестьяне. И полным отсутствием всех представлений о человеческом достоинстве. Генерал Компан писал, что во Франции свиньи живут лучше, чем люди в России».

От такого порабощенного и крайне забитого народа трудно было ожидать патриотического чувства в современном понимании этого слова.

Чтобы было понятно, рассмотрим некоторые факты.

После призыва императора Александра дать отпор врагу и собрать ополчение, из многих деревень вообще никто не пошел в ополчение. Таких «уклонистов» было великое множество, да и состав «выставленных» часто не отвечал никаким требованиям. В основном в ополчение «жертвовали» людей больных, старых и увечных. М. Голденков констатирует: «Да, среди дворянства был подъем патриотического духа. Особенно молодые юноши рвались в бой, но в деревнях, селах и на хуторах бескрайних просторов России идти на войну никто не горел желанием».

В городах – тоже, ибо желающие вступить в ополчение из числа городского населения должны были сначала уплатить все подати, а потом находиться «под ружьем» на своем собственном иждивении. Естественно, таких было немного.

В указе императора Александра подчеркивался временный характер созываемого ополчения. В нем было сказано:

«Вся составляемая ныне внутренняя сила не есть милиция или рекрутский набор, но временное верных сынов России ополчение, устрояемое из предосторожности в подкрепление войска и для надлежащего охранения отечества <…> По прошествии надобности, то есть по изгнании неприятеля из земли нашей, всяк возвратится с честью и славою в первобытное свое состояние и к прежним своим обязанностям».

Дело в том, что руководство страны сильно опасалось бунта крепостных.

Например, в Санкт-Петербурге в связи с предполагаемым выездом из столицы министерств были высказаны следующие соображения:

«Всякому известно, кто только имеет крепостных служителей, что род людей сих обыкновенно недоволен господами. Если правительство вынуждено будет оставить столицу, то прежде, нежели б могло последовать нашествие варваров, сии домашние люди, подстрекаемые буйными умами, без всякого состояния и родства здесь живущими, каковых найдется здесь весьма довольно, в соединении с чернью все разграбят, разорят, опустошат».

Будущий декабрист В.И. Штейнгель, вступивший в 1812 году в ополчение, отмечал, что «в одной Москве девяносто тысяч одних дворовых, готовых взяться за нож, и первыми жертвами будут наши бабушки, тетушки, сестры».

Соответственно набор в ополчение строго «фильтровался», и ополченцев не спешили вооружать.

* * *

Ратниками ополчения могли быть помещичьи крестьяне, но они не имели права вступать в ополчение добровольно. Как отмечает В.И. Бабкин, «ратник ополчения расценивался только как «дар» помещика, вносимый для защиты Отечества». На эту тему было даже сделано особое пояснение: