- Если я когда-нибудь захочу сбежать отсюда, из этого города, я сделаю это с тобой! - реши­тельно сказала Вероника.

Он ничего ей не ответил, только подумал, что вот это уже безумие большое. И не надо бы ему случится. Там, на краю Долины Бедных, свети­лись окна Германа. Д пока они светятся, покоя им обоим не будет. Ни ему, ни Веронике.

...Она ушла минут через десять. Александр долго стоял у окна и смотрел, как «Жигули» еха­ли по дороге, ведущей к Долине Бедных. У кот­теджа Германа машина не остановилась, проеха­ла мимо. Он почему-то вздохнул с облегчением. Будто уже имел на девушку какие-то права...

«ЕСЛИ Я КОГДА-НИБУДЬ ЗАХОЧУ СБЕЖАТЬ отсюда, из этого города...» Куда сбежать? Ее-то, может быть, и ждут в том огромном мире, что от­крывается за пределами дряхлеющего силуэта N, но его не ждут точно.

На следующее утро, анализируя события про-шедшегЪ дня, он никак не мог принять верное решение. Поверить или нет? Поставить в этом деле точку или искать дальше? И что искать? Пойти против Германа, значит пойти против го­рода. А город не простит. Городу проще считать так, как считает Горанин. Меньше проблем. Но есть еще Вероника...

После обеда он отпросился у начальницы в поликлинику.

- Плохо себя чувствуете, Александр Алексан­дрович? - сочувственно посмотрела на него Ва­лентина Владимировна.

- Давно не показывался врачу. Разнервничал­ся что-то. Вы, должно быть, слышали о вчераш­нем происшествии?

- Об уголовнике, которого ночью зарезали на рынке, у пивнушки?

- Задушили, — поправил он.

- А говорят, зарезали... Говорят еще, что это он убил вашу жену.

- Да, наверное. Мне в связи с этим надо будет заглянуть в прокуратуру. Вы уж простите нера­дивого работника.

- Да что вы! Что вы! - замахала руками на­чальница. - Я удивляюсь, как хорошо вы держи­тесь! Подумать только, жену убили! Ужас какой! Следствия, допросы, опознания. И все это после тяжелого ранения! Как вам, должно быть, трудно все пережить!

- Это скоро закончится, - с грустью в голосе сказал он. - И я все время буду при вас, милые мои женщины.

Женщины переглянулись и слегка смутились. Ого! Он, кажется, научился говорить компли­менты!

Завьялов отправился в городскую поликлини­ку. Невропатологи в городе были в большом де­фиците. На Фабрике, где был прописан, прием велся два раза в месяц, очередь выстраивалась огромная. В городской же поликлинике, благода­ря связям Маши, его принимали беспрекословно, в любой день и в любое время. Но после ее смерти он к врачу ни разу не заглядывал.

Талончиков не было, разобрали еще с утра, но, едва взглянув на него, девушка, работающая в регистратуре, сказала:

- Одну минутку.

И тут же выписала дополнительный талончик. Подавая ему карту, предупредила:

- Алексей Иванович принимает до двух. Вы последний в очереди. - И тихонько вздохнула.

То, что он оказался последним, было ему на руку. Не о своих болезнях собирался Завьялов беседовать с врачом.

Увидев его, Алексей Иванович возбужденно сказал:

- Ну, наконец-то! Что ж вы не заходите, Алек­сандр Александрович? Избегаете нас. А ведь вам нужно регулярно показываться в течение этого, да и следующего года! Такое ранение! С подоб­ными вещами не шутят!

- Со мной все в порядке.

Он положил на стол карту, к которой тут же потянулась черненькая, очень уж смазливая мед­сестра. Ее* волосы были стянуты в хвост яркой пластмассовой заколкой, огромные глаза сияли, как два маленьких солнца.

- В порядке, говорите, - задумчиво глянул на него врач. - А ко мне недавно заходил Герман Ге­оргиевич Горанин, он всерьез обеспокоен вашим здоровьем.

- Вот об этом я бы и хотел поговорить. О Го-ранине. Можно без свидетелей?

Черненькая еле слышно фыркнула. Потом вопросительно глянула на врача. Мол, что же это больные себе позволяют?

- Люда, вы можете быть свободны, - сказал Алексей Иванович. — Прием окончен, отнесите карты в регистратуру, а мы с Александром Алек­сандровичем сами разберемся.

.Люда сгребла со стола медицинские карты и направилась к дверям. Мужчины молча следили за ее плавно покачивающимися бедрами. На де­вушке оказался очень уж крохотный медицинс­кий халатик, длинные ноги открывались взорам во всей своей красе.

— Да-а... — поцокал языком Алексей Иванович, когда дверь за медсестрой закрылась. И развел руками: - Ну что тут поделаешь? Женщина! А красивая женщина, это, знаете ли... Да-а...

Не договорив, врач махнул рукой и пододви­нул к себе его карту. Открыв, еле заметно вздох­нул:

- Ну, как себя чувствуем? Хорошо, говорите?

- Неплохо.

- Курите много?

- Бросил, - коротко ответил он.

- А как насчет спиртного?

- Не идет. Странно себя чувствую.

- Как-как? - с интересом посмотрел на него врач.

- Я не о себе хотел поговорить. О Германе.

- А что такое с Германом Георгиевичем?

- Он как-то странно себя ведет.

- Вот как? Не заметил.

- Я понимаю, что это врачебная тайна. Горанин не заинтересован, чтобы кто-то в городе уз­нал о его проблемах. Но это становится опас­ным.

- Продолжайте.

- События последних месяцев наталкивают на мысль, что в городе появился маньяк. Сначала он крушил машины и витрины, потом принялся уби­вать людей. Понимаете, ночью я делаю рисунки. После ранения у меня появились жестокие фан­тазии, раньше мне не свойственные. Я отчего-то стал ненавидеть Германа. И вредить ему в этих своих рисунках.

- Очень интересно! Значит, вы рисуете свою ненависть к Горанину?

- Что-то вроде того. То есть, ненависть послу­жила толчком. С нее и начались рисунки. Мне хотелось, чтобы ему было больно. Но не прямо, а косвенно. Через что-то или через кого-то.

- Вы, Александр Александрович, прежде все­го недовольны собой. Своим теперешним поло­жением. И ненависть эту перенаправляете на луч­шего друга. Что естественно.

-Естественно? Почему естественно? - Уди­вился Завьялов.

- Накопление агрессии тем опаснее, чем луч­ше люди знают друг друга. И чем больше они друг друга понимают и любят. На мельчайшие жесты близкого человека, стоит ему не так высморкать­ся или не так откашляться, реагируют, как на ос­корбление пьяного хулигана. Или на пощечину. Слишком уж бурно. Понимающий человек найдет выход из создавшейся ситуации. Он устранит­ся и переждет, пока это раздражение пройдет. А непонимающий может дойти и до убийства. Если раздражение копится годами. Это один из фено­менов человеческой психики.