«Конфетно-букетный» период в Европе закончился: за двадцать лет были поглощены или уничтожены промышленные конкуренты в Южной Европе и на Балканах. Германия сегодня — единственная страна, полностью сохранившая промышленный каркас государства, поэтому она не имеет конкурентов в континентальной Европе. Именно этим объясняется курс на тесный союз между Берлином и Вашингтоном; единственное, чего не хватает Германии для обладания подлинным суверенитетом, — вооруженных сил и ядерного зонта. Все остальное Германия может обеспечить собственными силами. Германский финансовый капитал уже практически полностью освоил методы и технологии поглощений и банкротств, что мы могли видеть на примере национальных экономик Болгарии, Прибалтики, Греции и Испании.

Поэтому ЕС будет вынужден играть в сценарий торгово-экономической войны с Россией, хотя эта война будет ослаблять и сам Евросоюз, но сейчас на первом плане интересы Германии, которая сделала свои ставки и выбрала союзника.

Так, Россия, отрезанная от германских технологий, будет вынуждена импортировать их на Востоке, что повысит транзитную роль Казахстана для России. Беларусь же рискует оказаться на торговом шпагате: на сегодня экспорт страны приблизительно пополам распределяется между Россией и ЕС, фактически Минск оказался в ситуации, схожей с ситуацией Киева в нулевых годах.

Еще одно немаловажное обстоятельство — Россия и Казахстан являются членами ВТО, а Беларусь — нет. Уязвимость российской экономики связана как раз с членством в ВТО, потому как РФ целыми секторами интегрирована в систему мировой торговли. Следовательно, после первого пакета санкций надо было выходить из ВТО, иначе это форменный мазохизм — РФ открыла свой рынок глобальному капиталу, но этот же капитал закрывает целые товарные сегменты и вводит ограничения.

Выход России из ВТО позволит Москве, Минску и Астане создать автономный торговый союз, где можно будет регулировать импорт. Причем делать это придется с учетом национальных интересов. Если Минск, например, намерен закупать что-либо высокотехнологичное в Германии, а не в Южной Корее, то можно вводить национальные квоты для внутренних нужд. При этом приоритет должен отдаваться внутреннему производителю — если кто-либо из ЕАЭС хочет закупить что-либо извне при наличии собственного аналога, то цена товара импортного должна в несколько раз превышать цену отечественного.

Такой торговый союз может показаться чрезмерно организованным и абсолютно нелиберальным. Это правда. О «невидимой руке рынка» придется забыть. Государство либо станет регулятором и будет планировать свою хозяйственную деятельность, либо проиграет в торгово-экономической войне. Потому как импортозамещение и наращивание собственного производства — во многом ювелирная работа. Необходимо провести аудит всего внутреннего рынка: от шурупов до строительных кранов, от удобрений до тепловозов.

Фактически стоит задача по внедрению плановой экономики. Причем, в отличие от советской модели, плановость придется внедрять в условиях капиталистического уклада хозяйства. Следовательно, государство должно стать главным капиталистом на внутреннем рынке и с каждым годом наращивать свое присутствие в промышленных активах во всех сферах, как оно это делало последние пятнадцать лет в нефтегазовой отрасли, кораблестроении и самолетостроении.

Плановые подходы в управлении хозяйством также позволят провести ротацию правящего класса — промышленные элиты должны вытеснить финансовые, потому как биржевые финансовые спекуляции практически невозможны в условиях экономического планирования. Параллельно с планированием экономического развития придется планировать потребление по основным товарным группам, потому что очень скоро начнет возникать дефицит. Если не научиться планировать потребление, то дефицит сыграет с обществом РФ такую же злую шутку, как сыграл с обществом СССР, разложив его.

Не знаю, справится ли Россия в одиночку с этими задачами, — слишком многое надо менять в системе управления. Поэтому формат ЕАЭС мог бы стать площадкой для построения новой экономики, основанной на планировании экономического роста и потребления. Однако для этого нужны политическая воля в Москве, Минске и Астане и готовность конструировать новую политэкономическую реальность.

Если же верх возьмет национальный эгоизм и суверенные правители посчитают, что торгово-экономическую войну с Евроатлантикой можно переждать, тогда неизбежно накроет всех. Не устоят стены Ак-Орды в Казахстане, не укроет Беловежская пуща в Беларуси.

Причем если Россия в силу своих размеров и практически неисчерпаемых ресурсов имеет шансы восстановиться, как она это делала в XVIII–XX веках после больших войн, то что будет с периферийными национальными государствами Евразии, никому не известно. То есть в промышленно развитой и суверенной России больше всего заинтересованы в Минске и Астане, потому что от суверенитета России зависит их личный суверенитет даже больше, чем от них самих. Следовательно, вопрос победы России в торгово-экономической войне — союзный вопрос.

Разрушение мирового устройства и переход к фазе экономической, а затем и горячей войны всегда особенно больно поражает национальную периферию, которая и становится основным театром боевых действий.

Каждый раз, когда торгово-экономическая война переходила в горячую фазу, она рано или поздно приводила к войнам гражданским, потому что целью мировой войны является изменение экономических и административных границ. Народы и этносы, населяющие сопредельные страны, оказываются в зоне риска физического истребления. Поэтому в государствах, попадающих в зону военных действий, проходит автоматическая милитаризация общества и государства. Если нет дееспособного государства либо если к власти пришли авантюристы и временщики — высока вероятность геноцидов и этнорелигиозных чисток.

Плюс у перехода экономической войны в горячую стадию всегда есть прагматичный аргумент: милитаризация и военные расходы всегда были и будут единственным способом списать долги. Каждая мировая война заканчивается тем, что банкротятся все участники на континенте. Настоящий победитель всегда не участвует в горячей фазе. Либо вмешивается только на финальной стадии — когда понятно, кто начал брать верх.

Евразия вступила в стадию милитаризации национальных государств, между которыми обостряются отношения на фоне взаимных претензий. Грузия претендует на Южную Осетию и Абхазию. Молдавия — на Приднестровье. Азербайджан — на Нагорный Карабах. Украина не снимала претензий к России по Крыму. Румыния продолжает рассматривать Молдавию, Бессарабию и Буджак как свои регионы. Запутан узбекско-таджикско-киргизский узел в Ферганской долине.

Система мировой безопасности, рожденная в горнилах Второй мировой и Великой Отечественной войн, предполагала наличие глобального баланса: есть два центра силы, которые в своем диалоге и конкуренции решают, к какому лагерю присоединяется национальная периферия. Для нейтралов предусматривался формат «неприсоединившиеся». На этом диалектическом принципе единства и борьбы социалистической и либеральной сверхимперий держались безопасность мира и очертания границ.

Период с августа 1991 года по февраль 2014-го стал временем монопольного управления мировой безопасностью. В связи с гибелью своего социалистического брата-близнеца либеральная сверхимперия стала единственным сувереном на планете. Но в феврале 2014 года случился Крым. Впервые с августовского путча 1991 года Москва заявила право на суверенитет, присоединив территорию. Причем сделав это в обход современной системы управления национальными границами. В прагматичной либеральной логике у Москвы не было лицензии на присоединение территорий, поэтому она должна быть покарана, как компьютерный пират. Ничего личного — только бизнес.