И вот наконец на арене появился сам Урсус, человек, выросший среди диких гор Сербии. Мария, которая ожидала, что он будет похож то ли на Кинг-Конга, то ли на снежного человека, была удивлена, увидя перед собой молодого человека, красивого и стройного, больше похожего на гимнаста, чем на тяжеловеса. Это был блондин с зелеными смеющимися глазами, широкими крутыми плечами, стройными бедрами, длинными ногами и с узкой талией, стянутой блестящим поясом.

Мария взглянула на него и замерла. Он был прекрасен, как ангел.

— Прошу уважаемую публику простить меня, — начал он чистым и звучным голосом, — за мой иностранный акцент. Это оттого, что я вырос в Сербии. — Он нажимал на букву «с», укорачивал «о» и ужасно спотыкался на «дзете», но акцент его выдавал скорее романскую речь, нежели славянское происхождение. Мария же видела только берега По и Изонцо: ее мир вмещался между Порта Венеция, Порта Тичинезе, Порта Лодовика и Порта Вольта. И поэтому ей было все равно, какой акцент у юноши — славянский или сербохорватский, главное, что он был не миланский.

— Благодаря моему дару и упорному труду, — продолжал атлет, прекрасный, как ангел, — странствуя по городам и странам, мне удалось изучить способы психодинамического воздействия на организм, с тем чтобы освободить свое тело от законов гравитации. Любезные синьоры, прекрасные синьоры, очаровательная синьорина, — сказал он, обращаясь прямо к Марии, которая вспыхнула, как огонь, — в результате этих многолетних тренировок я, Немезио Милькович, или Урсус, в состоянии высвободить магнетизм, заложенный в нас Природой, и отразить нападение любого самого сильного человека на свете.

Эти слова, половину которых Мария не поняла, легкие, как летний ночной воздух, что разносит по городу нежный запах липы, ласкали ее слух сильнее любого захватывающего диалога из романа.

— Ну, хватит тараторить, ты, трещотка! — Огромный мужчина, почти что великан, поднялся где-то в заднем ряду и, прокладывая себе дорогу среди тесно сидящих зрителей, двинулся к арене, на которой разворачивалось зрелище. — Сейчас ты у меня высвободишь свой магнетизм при помощи вот этого инструмента, — показал он свой могучий кулак, тяжелый, как наковальня.

Урсус поклонился, иронично-легко, как Арлекин или Пульчинелла, и пригласил его жестом.

— У меня есть основания полагать, — насмешливо возразил он, — что синьор хочет помериться своим центнером чистой свинины против мегалитических фантасмагорий мускульных метаморфоз.

Противник посинел от гнева.

— Эй ты, полуженщина! — воскликнул он, приближаясь к цирковому кругу и снимая пиджак, — куда бы ты хотел упасть?

— В поле зрения, в наваждение, — парировал тот, устремив свои зеленые глаза на Марию, которая буквально приросла к месту от изумления, — и в сокровеннейшие чувства самой приятной и обаятельной девушки в мире.

— Сейчас я тебе покажу чувства, — взревел великан и, широко размахнувшись, он скорее отбросил, чем ударил юношу, заставив его перекувыркнуться в воздухе.

Но не успев еще приземлиться, Немезио Милькович, или Урсус, вскочил, как пружинная игрушка, на ноги и отвесил публике еще один поклон.

— Меня ударили предательски, — улыбаясь с извиняющимся видом, объяснил он. — Еще рано открывать счет.

— Погоди, сейчас я тебя успокою, шут! — Великан с торжествующим видом огляделся вокруг, неумолимо надвигаясь на юношу.

— Мои уста, синьоры, не знают лжи, — продекламировал Немезио напыщенно. — Эта прекрасная девушка в первом ряду тому свидетель, — продолжал он, привлекая к Марии всеобщее внимание, — мой языческий взгляд, похищенный ее божественной красотой, не заметил лапу этого неотесанного грубияна.

— Хорошо! Молодец! — завопил кто-то, в то время как весь народ волновался, ожидая конца этой драматичной сцены.

— Покажи ему, если ты не полуженщина, — надрывался один из зрителей, подливая масла в огонь.

— Бей его! — сложив руки рупором, кричал третий.

Смущенная случившимся, Мария покраснела, как угли, и готова была провалиться сквозь землю, лишь бы избежать взглядов публики, которая веселилась и продолжала аплодировать, чтобы побудить противников к схватке. А мать буквально сорвала ее с места, схватив за руку, и бросилась к выходу, чтобы увлечь как можно дальше от этой пыльной арены, где наглый циркач, бесстыдный мошенник смеялся над дочерью, выставляя ее на всеобщее обозрение.

— О мое нежное, волшебное видение, которое исчезает в пустоте ломбардской ночи, — несся ей вслед печальный голос Немезио Мильковича, — позволь мне закончить спор с этой грубой скотиной, и тут же я буду у твоих ног в роскошном саду, где цветут красота и поэзия.

— Карабинеров тут не хватает, — ругалась Вера, — а не поэзии. Позор! В мое время ни один мужчина не осмелился бы на такое.

Они быстро, почти бегом прошли дорогу, которая отделяла их от дома, а когда добрались, мать сказала Марии:

— С сегодняшнего дня по вечерам будешь сидеть дома. Две одинокие женщины, без мужчины, который их защищает, быстро наживут себе дурную репутацию.

Решив, что на этом инцидент исчерпан, она пошла спать и крепко спала всю ночь.

Мария же не сомкнула глаз. Она слушала, как медленно течет время, отбиваемое на далекой колокольне, как затихает улица, оживляемая лишь звоном трамвая, и всю ночь не могла уснуть. В груди ее в тот момент, когда циркач смотрел на нее, словно зажглось какое-то пламя. Она чувствовала, как какое-то жгучее, сладкое чувство, доселе неведомое ей, неодолимое, как водоворот, увлекало ее в неизвестное. Ей не удавалось найти связь между юношей, красивым, как ангел, и тревожными симптомами непонятной болезни, которая вызывала у нее бессонницу и дрожь, но связь эта существовала.

Выйдя на следующее утро из дома, Мария не чувствовала тяжести бессонной ночи; ей хотелось петь, танцевать, обнимать людей на улице и здороваться со всеми грациозным и ироничным поклоном, как это делал на ее глазах Немезио Милькович, этот выросший среди гор Сербии удивительный и загадочный Урсус.

— Так вот он, этот сад, где цветут красота и поэзия! — Словно дух, возникший из ничего, Немезио вдруг встал у нее на дороге и, сняв шляпу, приветствовал ее ослепительной улыбкой. Большие зеленые глаза парня блестели от восхищения и нежности к ней.

— Но вы, — начала Мария, — вы… — И не нашла других слов, чтобы выразить свое удивление.

— Я здесь с первых лучей зари, — объяснил он, — но если б я не боялся быть назойливым, то мог бы бодрствовать перед вашей дверью всю ночь. — Он был очень элегантен в светло-сером спортивного покроя костюме и мягких туфлях без каблуков.

Мария тоже улыбнулась и вдруг почувствовала себя так легко и свободно, словно это была самая естественная вещь на свете: встретить этого человека на улице и прогуляться немного с ним.

— Мне не разрешают разговаривать с незнакомцами на улице, — тем не менее сказала она.

— А разве мы незнакомы? — весело удивился Немезио. — Я даже вашу мамочку знаю. Правда, она, похоже, не жалует меня.