— Хорошо, друг Лапкин. — Рыбнев опустил голову. — Прости.

— Да разве ж я не понимаю, что в жизни всякое может случиться? — Милиционер присел рядом. — Хотите, с вами посижу минут десять, товарищ майор?

— Не попадет?

— Пить не буду — не попадет.

Рыбнев кивнул. С отвращением посмотрел на бутылку, но отказать в привлекательности алкоголю не смог и сделал еще один добрый глоток.

— Я думал, погибли вы тогда, — признался Лапкин. — Не ожидал вас больше увидеть. А тут как раз сигнал поступает, мол, кто-то в спальном районе буйствует. Прихожу, а тут вы. Как я обрадовался!

Рыбнев похлопал Лапкина по плечу:

— Я тоже рад, товарищ милиционер. Очень рад, честное слово.

Помолчали.

— Вы ко мне в гости заходите, товарищ майор, — пригласил Лапкин. — С Ефимкой познакомлю: он пацан умный, самостоятельный. В школу недавно пошел.

— С Ефимкой это, конечно, надо познакомиться, — рассеянно сказал Рыбнев. Покрутил в руке бутылку.

— Вы бы завязывали с этим, — Лапкин кивнул на бутылку. — Мало ли, вдруг на патруль наткнетесь, а они вас в холодный дом — и до утра. А хотите… — Он оживился. — Хотите, я вам у себя до утра постелю, тут совсем недалеко, выспитесь… хотите?

— Да я сам тут неподалеку живу, — пробормотал Рыбнев, вставая. Поставил бутылку в песок; подумал, подобрал бутылку и отнес в мусорный контейнер на углу. Лапкин пошел за ним. Рыбнев повернулся к нему, протянул руку:

— Ну, прощай, Лапкин.

— Да почему «прощай»-то? — удивился Лапкин. — Дай бог, еще свидимся.

— Дай бог, — повторил Рыбнев.

Обнялись на прощание.

— Усы тебе идут, товарищ милиционер, — сказал Рыбнев. — Молодец, что отрастил.

— Спасибо, товарищ майор.

Лапкин пошел к ночному ларьку, купил пачку недорогих сигарет с бычьим фильтром. Его окликнул Сявкин:

— Эй, Лапкин, угости сигареткой!

Лапкин подошел, угостил. Поинтересовался у Сявкина:

— А ты почему один тут?

— Лукошкин в парке. Туда многих наших погнали.

— А че такое?

— Мокруха, говорят: молодую девку какой-то маньяк зарезал. Жуткое дело; хорошо, что не в нашем районе случилось, а то ваще.

— Это ладно. А зачем Лукошкина туда было гнать?

Сявкин затянулся, наклонился к Лапкину, прошептал на ухо:

— Пошел слушок, что погибшая девка в ФСД работала.

— Опа, — сказал Лапкин.

— Во-во, — согласился Сявкин.

Докуривали в молчании. Наблюдали, как в зеленоватом свете волчьей луны роится мошкара, как на рекламном щите показывают рекламу барбекю из мертвяка; услышали вдалеке вой дикого хомячка и как по команде вздрогнули — плохая, черт возьми, примета.

Лапкин сказал:

— А я тут человека встретил, который в свое время мне, олуху, здорово помог.

— Деньгами, что ли?

— Да не… не деньгами. Человека он из меня сделал.

Сявкин решил, что Лапкин шутит, и хихикнул, но Лапкин оставался совершенно серьезен.

Тогда Сявкин тоже посерьезнел и спросил:

— И че он?

Лапкин не ответил.

Вдалеке снова завыл хомячок.

О смерти Наташи Рыбнев узнал на следующий день из газеты. Он плохо помнил прошлый день, глаза застилал серый туман, поднявшийся будто из бездны, но сомневаться не приходилось: убийство — его, Рыбнева, дело. «Как же так? — подумал сначала Рыбнев. — Я ведь передумал ее убивать; даже спас в результате. Что-то на меня, видать, нашло…»

Ну да ничего: главное, теперь он знает, кто такой Ионыч и где его стоит искать.

Рыбнев собрал минимум необходимых вещей и на попутках стал выбираться из города. Скоро его подобрал водитель-дальнобойщик на «Тургазе». Рыбнев думал, выбираться будет сложно, однако оказалось легко: патруль на выезде из города даже не посмотрел в их сторону. Везет, с тоской подумал Рыбнев. Почему мне так катастрофически везет?

Путь был неблизкий — до Лермонтовки. Водитель попался разговорчивый: тарахтел без умолку, а Рыбнев в ответ больше молчал или что-то неразборчиво мычал. Но водителю было, в общем-то, всё равно, отвечает ему Рыбнев или нет; он наслаждался собственным простуженным голосом и своими незамысловатыми историями. Когда наслаждаться надоело, водитель включил радио:

— Ну-с, шо там новенького?

Радио заговорило голосом К’оли:

— …и ученые фиксируют неожиданные изменения некромассы, ныне занимающей территорию города-героя Пушкино. С чем связаны эти изменения, ученые пока понять не могут…

— Ишь ты, — возмутился водитель. — Изменения! А что за изменения, почему не говорят? Рога у ней, что ли, выросли? — Он хохотнул.

Рыбнев пожал плечами.

— «Мы пока не можем сказать ничего нового, — сказал на встрече с журналистами профессор Матвей Кашка. — Но продолжаем исследовать некромассу и…»

— Не могут, ишь ты! — Водитель обрадовался. — Ученые, а в тупике: не всё вам, ученым, дано узнать. Главное — что? — сам себя спросил водитель и ткнул пальцем в крышу кабины. — Главное там! В бога главное верить, и всё будет пучком!

— А толку в него верить, — со злостью спросил Рыбнев, — коли его нет?

— На всякий случай, — ответил мудрый водитель. — А вдруг есть? А ты в него не верил: то-то смеху будет среди ангельского воинства, когда тебя, такого из себя неверующего, предадут божьему суду. Да боженька сам, пожалуй, больше всех ржать над тобой будет. Скажет: «На, божью бороду потрогай, салага. Да не смущайся ты, не казенная! Чувствуешь? Настоящая! Волос к волоску! А ты — «Не верю-не верю»! Болван! Стыдно мне за тебя, а божий стыд это тебе не хухры-мухры: ступай-ка, братишка, в ад».

— Ну а если его все-таки нет?

— Тогда и смеяться некому, — резонно заметил водитель. И добавил: — И не над кем.

Народу в сеть-клуб «Наливное яблочко» набилось как заячьих лапок в консервную банку. В основном это были люди в форме.

— Бедная девушка. — Сержант Захарчук покачал головой. — Такая ужасная смерть! Правда, товарищ лейтенант?

Молоденький лейтенант брезгливо посмотрел на испачканную кровью сумочку, которая валялась на полу.

— Смерть — это всегда ужасно, — философски заметил лейтенант.

— Не всегда, — возразил Захарчук. — У нас, к примеру, в деревне радовались, когда свинья под ножом умирала: полезная смерть, вкусная. Смерть свиньи — это праздник, ибо означает он жареное мясцо с вареной картошечкой, разнообразные соусы и прочие вкусные блюда.