его надоумила. Евриклея охотно согласилась.

Как бы не стала из дома добро выносить Пенелопа.

Знаешь и сам хорошо, какое у женщины сердце:

Думает больше, чтоб дом у нового мужа устроить.

Что же до прежних детей и умершего первого мужа, —

Больше не помнит о них и знать ничего не желает.

Так воротись же домой и надзор поручи за делами

Той рабыне, какую сочтешь наилучшей, покуда

Вечные боги тебе не укажут супруги прекрасной.

Гомер. Одиссея

Вчера Телемах прогнал меня из пиршественной залы. Фемий запел о возвращении ахейцев из-под Трои, и я попросила его сменить тему. Тогда Телемах заявил, что он один повелитель в своем доме и он один будет распоряжаться на пиру, а мне предложил удалиться к рабыням и заняться женскими делами. Никто из гостей не вступился за меня, и мне пришлось уйти во избежание скандала. Впрочем, если бы кто-то вступился, могло бы выйти еще хуже.

Впервые Телемах оскорбил меня так прилюдно. Самое страшное, что он, в сущности, прав. Но если дать ему волю, дело может кончиться очень плохо для всех.

Наверное, мне действительно надо выйти замуж и развязать этот узел, который затягивается все туже. Я хотела отомстить Одиссею, но его все нет, и мне начинает казаться, что он уже никогда не вернется. Я больше не люблю его, зачем же я строю свою жизнь так, как если бы он смотрел на меня? Да будь он проклят! Я забыла его!

...Вокруг меня — больше ста молодых красивых мужчин, каждый из которых будет рад назвать себя моим мужем. И все-таки я не вижу ни одного человека, которому я могла бы вручить свою руку и судьбу Итаки.

Матери так возразил рассудительный сын Одиссеев:

«Мать моя, что ты мешаешь певцу в удовольствие наше

То воспевать, чем в душе он горит? не певец в том виновен, —

Зевс тут виновен, который трудящимся тягостно людям

Каждому в душу влагает, что хочет. Нельзя раздражаться,

Раз воспевать пожелал он удел злополучный данайцев.

Больше всего восхищаются люди обычно такою

Песнью, которая им представляется самою новой.

Дух и сердце себе укроти и заставь себя слушать.

Не одному Одиссею домой не пришлось воротиться,

Множество также других не вернулось домой из-под Трои.

Лучше вернись-ка к себе и займися своими делами —

Пряжей, тканьем: прикажи, чтоб служанки немедля за дело

Также взялись. Говорить же — не женское дело, а дело

Мужа, всех больше — мое; у себя я один повелитель».

Так он сказал. изумившись, обратно пошла Пенелопа.

Сына разумное слово глубоко ей в душу проникло.

Гомер. Одиссея

Мои женихи целыми днями развлекаются игрой в кости и метанием диска. К вечеру пастухи пригоняют коз и свиней, иногда Филойтий привозит с материка корову — женихи режут скот и долго, с удовольствием готовят мясо: жарят потроха и туши на вертелах, наполняют козьи желудки жиром и кровью... Когда солнце начинает клониться к запалу, они заходят в мегарон и рассаживаются на лавках и креслах — едят, пьют и по сотому разу слушают одни и те же песни Фемия. И так — каждый день...

Ночью я проснулась от неудовлетворенного желания. Мне снился кто-то, кто обнимал меня прямо здесь, на супружеском ложе. У него была смуглая, почти черная кожа — помню чуть влажные плечи, которых я касалась губами... От него пахло травой, конем и еще — густым пьянящим запахом, который исходит от мужчины, охваченного желанием... Мои груди помещались в его ладонях... Он целовал мою шею, и тяжесть его тела вдавливала меня в постель...

Я проснулась в страхе, что могу изменить своему мужу. Потом я вспомнила, что никакого мужа у меня нет, но заснуть уже не могла.

Со двора раздавался какой-то шелест. Я подошла к окну — там, под цветущим кустом жасмина, закинув руки за голову, лежала обнаженная девушка. Лунный луч выхватил из тени одну из ее грудей, и она светилась молочным светом, как круглая, выточенная из оникса чаша. Стоявший на коленях юноша осыпал живот девушки белоснежными лепестками. Потом он склонил голову и зарылся лицом в ее благоухающее лоно. Девушка засмеялась, приподнялась на локтях, и юноша припал губами к ее груди. Они упали в траву, полную лунных бликов и жасминовых лепестков...

Я смотрела на них до конца. Это были Амфимедонт и Евридика, совсем еще юная дочь Евриномы.

На Итаку прибыл Мент, сын Анхиала, царь острова Тафос, — он плывет в Темесу по торговым делам. Телемах принимал его в нашем дворце. Когда гость откланялся, Телемах пришел ко мне возбужденный. Он заявил, что под видом Мента его посетила богиня Афина и что гость, окончив беседу, превратился в птицу и вылетел в окно.

Самое печальное, что Мент дал моему сыну множество нелепых советов. Можно было бы только посмеяться над самоуверенностью гостя, который, не проведя в доме и одного дня, уже считает возможным вмешиваться в семейные дела. Но Телемах уверен, что советы эти преподаны ему Афиной, и видит в них божественный промысел. Теперь он хочет созвать итакийцев на собрание и потребовать, чтобы они запретили женихам пировать в нашем доме. Меня он, по совету Мента, хочет отослать к отцу, чтобы тот выдал меня замуж. Сам же Телемах, повинуясь все тому же советчику, решил отправиться в Пилос и в Спарту, чтобы расспросить Нестора и Менелая о судьбе Одиссея.

Мент рассказал Телемаху о яде, которым Одиссей когда-то смазывал свои стрелы, — я ничего не знала об этом. Использовать яд, даже и в дни войны, считается бесчестным, это противно вечноживущим богам. Геракл смочил свои стрелы желчью лернейской гидры, но, насколько я знаю, использовал их очень редко, и то не против людей, а против кентавров.

А мой бывший муж, как выяснилось, ездил за ядом в город Эфиру, к царю Илу.