Точка зрения Бухарина получает дальнейшее развитие в речи видного партийного работника К. Баумана, где оправдание антисемитизма было еще более усилено. Утверждая, что антисемитизм порожден будто бы лишь нэпом, Бауман, по существу, оправдывает его, говоря, что «враждебность рабочих масс к буржуазии облекается под влиянием мелкобуржуазной идеологии в антисемитскую оболочку». Бауман отмечает вредность национальной окраски классовой вражды. Он, как и Бухарин, отмечает, что антисемитизм проникает в среду комсомольцев и пионеров, и признает покровительственное отношение к нему. Бухарин и Бауман идут дальше Ларина, который говорил, что в дополнение к традиционному «крестьянскому» антисемитизму в последнее время добавились новые элементы: недовольство нэповской буржуазией, недовольство большим количеством евреев-служащих, недовольство резким увеличением еврейского населения в городах. У Бухарина и Баумана антисемитизм выглядит более оправданным.

Любопытно, как Сталин ловко пользовался позицией Бухарина, Баумана или Ларина. Те объясняли антисемитизм классовой враждой рабочих масс к еврейской мелкой и средней буржуазии, хотя и указывали на вредность национальной окраски классовой вражды. Но оппозиция, по словам Сталина, да и того же Бухарина, представляла т. н. мелкобуржуазный уклон в партии. Стало быть, национальная враждебность к еврейским лидерам оппозиции могла трактоваться как проявление той же классовой вражды рабочих масс с предосудительной, но терпимой национальной окраской.

Бухарин вряд ли даже думал о том, как используется его позиция.

Национализация борьбы с оппозицией существенно усиливала политическую базу власти Сталина и стимулировала его в дальнейшей опоре на национал-большевизм.

В секретном отчете Смоленского обкома партии за 1926 г. сообщается о типичном отношении крестьян к оппозиции. «Стоило только нашему доброму хозяину Владимиру Ильичу умереть, — говорили крестьяне, — как наши комиссары сразу начали между собой драку, и только от того евреи очень размножились, а наши русские не хотят им дать дорогу».

Один рабочий в Брянске говорил, что «Троцкий хотел взять верх в стране и посадить на все важные посты евреев. Вот почему они и борются против ЦК партии».

Сельская партячейка в селе Сохондо Забайкальской области приняла решение, в котором говорилось, что «Троцкий не мог быть коммунистом, что сама его национальность указывает на то, что ему нужна спекуляция», а про Зиновьева и Каменева говорилось, что они выступили против русского духа.

В 1926 г. из СССР бежал начальник железнодорожных войск ОГПУ Обухов. За границей он заявил, что с 1921 г. стал чувствовать себя марионеткой еврейского ЦК. По его словам, «среди русских коммунистов проявляется все большая ненависть к евреям... Оппозиция не встречает сочувствия у населения, хотя она против существующего режима исключительно потому, что во главе ее стоят опять-таки евреи».

Сообщается о некоем профессоре, приехавшем из России на Запад в 1927 г., который сказал: «А знаете, что такое победа Сталина над оппозицией? Это победа большинства русского населения над международным коммунизмом в лице Коминтерна. Без поддержки этого большинства Сталин никогда бы не победил». Но все эти свидетельства — лишь отрывочные факты о национальных страстях, кипевших тогда в СССР.

В ноябре 1927 г. появились первые официальные признания того, что в борьбе с оппозицией проявлялся антисемитизм.

Сразу после ноябрьской демонстрации появилась статья Ярославского, в которой сообщалось, что при разгоне контрдемонстрации оппозиции раздавались антисемитские выкрики. (Известно, что разгон этот был организован Углановым.) Тот же Ярославский (единственный из делегатов) подробно распространяется на пятнадцатом съезде по поводу антисемитизма. Сталину было удобно выбрать его своим рупором в этом вопросе, ибо он обвинил саму оппозицию, что именно ее поведение спровоцировало вспышки антисемитизма.

«Я знаю, — заявил Ярославский на съезде, — что борьба с оппозицией развязала очень много всяких нездоровых явлений. Тов. Сталин совершенно правильно подчеркнул необходимость обратить самое серьезное внимание на борьбу с антисемитизмом (заметим, что до 1931 г. Сталин не делал таких публичных заявлений), который кое-где имеет корешки. Однако оппозиция уделяет этому вопросу более чем болезненное внимание (опять же публично оппозиция таких заявлений не делала, и, по существу, выступление Ярославского является сознательным оправданием антисемитизма, санкционированным Сталиным), она раздувает его, пытаясь представить дело так, что будто бы антисемитизм есть метод борьбы с оппозицией».

Приведя вышеуказанный документ партячейки в Сохондо (на что из зала съезда раздался голос: «Политическая спекуляция, конечно, есть!»), Ярославский утверждал, что это единичный случай и что на место тут же был послан инструктор для разъяснения. «Но, когда оппозиция, — сказал Ярославский, — пытается подсунуть партии обвинение в антисемитизме, это есть... отравленное оружие бесчестной клеветы».

В другом выступлении на этом же съезде Ярославский заявил, что оппозиция сама развязывает антисемитизм. Смысл этого обвинения был более чем ясен — еврейские лидеры оппозиции, вызывая протест против оппозиции как таковой, вызывают недовольство и против евреев вообще. Рютин по сему поводу закричал с места: «Правильно!»

Ясный смысл своего высказывания Ярославский постарался затемнить провокационной ссылкой на некую «Программу коммунистической рабочей партии», в которой Сталин обвинялся в том, что «развязал руки еврейской буржуазии», которая вызывает, по словам «Программы», «общенациональную ненависть ко всему еврейству».

Еврей как рупор антисемитизма был важным изобретением Сталина. Выбор им для этой цели Ярославского носил двоякий характер. Широкие слои населения могли и не знать подлинную фамилию Ярославского. Его псевдонимное имя Емельян также носило как нельзя более русский характер. О его еврейском происхождении знали только партийные активисты. В то же время миллионы продолжали считать его русским, тем более в роли человека, признавшего законность антисемитизма.

ДЕКЛАРАЦИЯ МИТРОПОЛИТА СЕРГИЯ

Укрепляющийся исподволь национал-большевизм не мог вновь не проявиться и в религиозной политике. Поскольку, однако, руководство этой политикой оставалось в тех же руках, что и ранее (руководство ею осуществлял все тот же ответственный сотрудник ГПУ Тучков), любые ее изменения в двадцатых годах могли мотивироваться только в рамках общих принципов советской антирелигиозной политики первых лет революции. Сталин мог тогда менять ее, лишь предлагая новую тактическую мотивировку. В результате возникала неопределенность, которая вела к хаосу и неразберихе, откуда можно выделить лишь общую тенденцию. Это именно и наблюдается в двадцатых годах, что подмечено разными наблюдателями, а особенно Красновым-Левитиным, чьи работы являются важным источником по церковной истории этого периода.

Начиная с 1925 г., сразу после смерти патриарха Тихона, ГПУ предпринимает огромные и, казалось бы, малопонятные усилия, чтобы найти людей внутри патриаршей церкви, готовых принять в качестве основы для сотрудничества национал-большевистскую программу, вовсе не требуя от них «христианского социализма». Интересно, что т. н. легализации добивается именно ГПУ, а не сама патриаршая церковь.

Ничто не мешало ГПУ в любой момент возобновить против нее натиск, подобный тому, какой был