В то же время низшее сословие, составлявшее подавляющую часть населения, силою закона было принуждено работать внутри сословных обязанностей и нести тяжкую ношу царской службы выкупными платежами, окладами и сборами, постоями, земской службой и службой в армии, кстати, не только людьми, но и конским составом и т. д. Несмотря на «свободу», оно по-прежнему находилось в состоянии экономической мобилизации, характерной чертой которой является принуждение, реализуемое через право (а в случае с дворянством закон говорит лишь о «поощрении»). Только право теперь выступало еще и в лице сильно разросшегося земства, административные органы которого формировали в основном помещики.

«Для крестьян номинально существуют какие-то особенные законы и по владению землей, и по дележам, и по всем обязанностям его (прав нет никаких), – писал в 1898 году тонкий знаток крестьянского быта Лев Николаевич Толстой, – а в действительности есть какая-то невообразимая каша крестьянских положений, разъяснений, обычного права, кассационных решений и т. п., вследствие которых крестьяне совершенно справедливо чувствуют себя в полной зависимости от произвола своих бесчисленных начальников».[373]

«Начальства развелось такое множество, – вспоминал другой современник, – что крестьянину редко доводилось надевать шапку».[374]Мировой посредник, над ним уездный съезд, еще выше губернское присутствие и на самом верху губернатор – вот какой пирамидой было придавлено крестьянское самоуправление, утверждает профессор Н. А. Троицкий. «Власть одного помещика над крестьянами, – продолжает он, – заменялась властью представителей местного дворянства, что не изменяло ее классового содержания».[375]Мы бы сказали сословного содержания, потому что помещик, который грабит «свободных» крестьян, не является ни капиталистом, ни феодалом. Ведь он не ведет «непрерывно действующего рационального капиталистического предприятия» (М. Вебер). Феодальных инструментов в виде крепостного права у него тоже уже нет. Поэтому он не принадлежит ни к какому политическому классу в марксистском понимании слова.

Но он по-прежнему обладает сословным правом, оно реализуется его руками, он – часть сословия. Однако сословное право не означает, что сыновья и внуки земского начальника, например, тоже становились земскими начальниками просто в силу наследственности. Это то, что отличает русскую сословность, скажем, от индийской касты. И это значит, что они были вправе занимать любые начальствующие, руководящие должности, скажем так, входившие в правовое поле высшего сословия. Многочисленные социальные лифты ждали их с широко распахнутыми дверями, обеспечивая всему сословию командные высоты на всех этажах власти и бизнеса, т. е. земским начальником и любым начальником вообще мог стать каждый член высшего сословия (сословий), отвечающий тем или иным профессиональным критериям.

Рассматривая ленинское определение классов по их отношению к средствам производства как слишком одностороннее и относящееся сегодня к «истории социальной мысли»,[376]мы, тем не менее, считаем его важным с точки зрения оценок революционных перспектив в начале ХХ века. Такое мифологизированное определение давало возможность социал-демократии смотреть на любые социальные отношения того времени сквозь призму развития капитализма. Было ли это ошибкой или сознательным манипулированием, сказать трудно, да и не важно. Главное, что отсюда берут свое начало наши сегодняшние блуждания в потемках.

Реальность же заключалась в другом. Поскольку Великая сословная контрреволюция погрузила Россию в иное агрегатное состояние, она перестала быть военным обществом с жестко установленной вертикальной структурой, о которой говорил Г. Спенсер. Но она не превратилось и в гражданское общество с всеобщей свободой и равенством. Скорее наоборот, всеобщее неравенство, неравенство между сословиями превратилось в устойчивый социальный факт, который «питался» привилегиями или, лучше сказать, правами с высокой социальной стоимостью, принадлежавшими высшему сословию (сословиям).

Общество разделилось на две противостоящие, неравнозначные и неравноправные части, что дает нам основание назвать его военно-сословным. Ведь сохранявшаяся экономическая мобилизация низшего сословия имела прямое отношение к военному обществу, т. е. к «протоплазме социального мира», к орде. А социальная демобилизация высшего сословия, свободного от социальных обязательств, – к позднефеодальному и раннекапиталистическому обществу с развитыми правовыми и товарно-денежными отношениями и с привилегированными сословными правами.

Эти две части общества имели разные цели, разный смысл, разное содержание, разные ценности, разную культуру и шли в противоположных направлениях, порождая поистине «болезненную раздвоенность нашего национального самосознания». Как утверждает американский исследователь кооперативного движения в России Я. Коцонис, каждое сословие по-своему понимало настоящее и будущее России и свое место в нем.[377]

Отказавшись от марксистского формационного подхода, который по-прежнему довлеет над современными исследователями и не позволяет им увидеть реалии сегодняшнего дня, мы меняем ориентиры и переносим их с социально-экономических отношений, лежавших в основе марксизма, на социально-правовые. И под этим углом зрения будем рассматривать развитие социальных процессов в обществе. Мы меняем своеобразную точку опоры, о которой в свое время мечтал Архимед, и надеемся, что она позволит перевернуть наше представление о мире.

Таким образом, продолжая разговор о чинопочитании как атрибуте сословности, рассмотрим теперь его вторую часть, тех, кому чинопочитание адресовалось. Ведь и их сознание формировалось в условиях чинопочитания, вернее, в условиях его потребления.

«Поступил ты на службу Царскую – чем спрашивается твой начальник ротный, эскадронный или батарейный командир не второй твой отец? …покинувши на время родину, отца, мать, заповеди не забывай, ибо у тебя есть здесь на службе второй отец, который за вас всех душу кладет, и которого вы должны чтить и носить на руках», – гласила «Памятка по чинопочитанию для нижних чинов».[378]Здесь нетрудно заметить стремление государства максимально понизить право на социальную жизнь солдата за счет нехитрой уловки – поставить его в положение несмышленого ребенка, который обязан подчиняться воле своих отцов-командиров, ничем не уступающих в правах его родителям. Памятка написана намеренно простым, народным языком, чтобы доступно было каждому новобранцу, ведь они почти поголовно были неграмотны, и принадлежали другой, более примитивной культуре, в некотором смысле были буквально как дети.