И Лермонт приходил за книгами, и Блейк не задавал ему неудобных вопросов. Однако в их отношениях чувствовалось заметное охлаждение.

Фон дер Ропп называл своих рейтаров кентаврами.

— Идеальный конник неотделим от своего коня, составляет с ним одно целое — так и мои рейтара-кентавры, эти жеребцы. Кентавры помогали троянцам против греков в Троянской войне, а мы служим русским. Недаром у рейтара конский хвост на шлеме.

Годы 1617-й и 1618-й на всю жизнь оставили шрамы на теле Джорджа Лермонта — от боев за Трубчевск, против польского королевича Владислава. И не только на теле…

Королевич Владислав, величавший себя русским Царем, еще в июле 1616 года дождался определения сейма о походе на Москву с восемью комиссарами, включая литовского канцлера Льва Сапегу и люблинского воеводу Якова Собеского. Милостиво вручая Владиславу московскую корону, шляхта и иезуиты обязали его под наблюдением комиссаров вернуть навечно Польше все княжество Смоленское, а из Северской страны: Брянск, Стародуб, Чернигов, Новгород Северский, Почеп, Путивль, Рыльск, Курск, а заодно Велиж, Себеж, Невель, Рославль.[64]Сейм был крайне разочарован отказом первого рыцаря и полководца речи Посполитой прославленного воина гетмана Станислава Жолкевского, героя Московской войны, отлично ладившего с тамошними боярами, от начальства над одиннадцатитысячным войском, собранным королевичем Владиславом и Сапегой. Сослался он на ожидаемое вторжение турок, а на самом деле Жолкевского вовсе не тянуло в Москву, тем более с таким малым войском, поскольку после отъезда оттуда его земляки сделали все, чтобы настроить против себя русских, которые восстали против захватчиков, изгнали их и избрали на царство вместо Владислава прирожденного русского. Пусть-ка лучше его соперник Карл Ходкевич, гетман Литовский, возглавит войско королевича и обломает себе зубы на очередной авантюре пылкого Владислава!

В том же 1616 году состоялась тайная встреча между Владиславом и князем Алексеем Никитичем Трубецким, начальником Разбойного приказа, который тайно прибыл с приглашением от московских бояр под Смоленск из Дорогобужа, где князья Сулешов и Прозоровский «промышляли над литовскими людьми», надеясь добыть Смоленск. К королевичу Трубецкого привел его родной брат князь Юрий Никитич Трубецкой, давно, еще в Смуту, перекинувшийся к полякам. Братья уверили Владислава, что представляют сильную кучку князей-бояр в Думе, оставшихся верными Владиславу, которому они целовали крест как русскому Царю. Князь Алексей Никитич настойчиво советовал королевичу ни в коем случае не отпускать из плена митрополита Филарета Никитича, отца Царя, не обменяв его на польского полковника пана Николая Струся, ни на кого-либо другого, а использовать его для низложения Романовых и захвата московского престола.

Владиславово войско выступило из Варшавы в апреле 1617 года. Напутствуя Его высочество в путь, архиепископ-примас Польши призывал спасти «жестоковыйный народ» русский от ереси и обратить его в римско-католическую веру для пользы и защиты христианской республики Речи Посполитой.

Отвечал королевич примасу и панскому легату:

«Я иду с тем намерением, чтоб прежде всего иметь в виду славу Господа Бога моего и святую католическую веру, в которой воспитан и утвержден. Славной республике, которая питала меня доселе и теперь отправляет для приобретения славы, расширения границ своих и завоевания северного государства, буду воздавать должную благодарность».

Огнем и мечом собирался королевич Владислав утвердить католицизм на Руси. И так угодно было истории, что потомку сэра Патрика Лермонта из Дэрси, сэру Джорджу Лермонту, через семьдесят лет после иконоборческого подвига сэра Патрика, участвовавшего в убийстве архиепископа-примаса Шотландии, суждено было пролить кровь в борьбе против папских крестоносцев.

В конце сентября 1617 года после долгих проволочек Владислав выступил из Смоленска со знаменем с московским гербом, своим царским знаменем, освященным в униатской церкви Владимир-Волынского, и присоединился к Ходкевичу, осаждавшему Дорогобуж. Узнав, что под стены его города прибыл сам Владислав, дорогобужский воевода Иванис Ададуров пришел в такой страх и трепет, что тут же побежал к королевичу с ключами от города, который, кланяясь в землю, и сдал ему, яко Царю Московскому. Вяземские воеводы так низко не пали: князья Петр Пронский и Михаила Белосельский бежали стремглав в Москву. С плачем бежал из вяземской крепости князь Никита Гагарин. Владислав отправил Ададурова и других предателей в Москву с прелестной грамотой: «От Царя всея Руси и великого князя Владислава Жигимонтовича боярам нашим, окольничим» и прочее, и прочее, в коем он напоминал, что был венчан боярами на царство в четырнадцать лет, а теперь, войдя в совершенный возраст, он и соблаговолил прибыть, дабы сесть Царем на Москве вместо Михаилы, Филаретова сына. В обозе Владислав вез архиепископа Сергия, пленного сподвижника Шеина в смоленской обороне, и добровольного изменника князя Юрия Никитича Трубецкого. Этот князь, битый Болотниковым под Кромами, рассчитывал со старшим братом своим Алексеем, который плел ковы на Москве, возглавить новое правительство под рукой Царя Владислава.

На Москве готовились к обороне, секли всенародно кнутом струсивших, спасовавших перед ворогом воевод Белосельского, Рюриковича и Пронского. Князь Димитрий Михайлович Пожарский, спаситель отечества, осенью и зимой защищал от летучих отрядов конников-лисовиков во главе с паном полковником Чаплинским. Стойко держалась крепость Белая, столь памятная Джорджу Лермонту. Волок Дамский всю зиму держал не менее памятный ему князь Димитрий Мастрюкович Черкасский с пятитысячным войском, включавшим в одно время и Московский рейтарский полк.

Лермонт знал, что в конце 1617 года поляки, у коих совершенно истощилась казна, предложили заключить трехмесячное перемирие. Московские бояре, зная, что царская казна тоже разорена непрерывной войной, охотно согласились и назначили своими послами боярина Феодора Ивановича Шереметева и окольничего Артемия Васильевича Измайлова. Шеина решили не назначать на съезд с польскими и литовскими людьми, зная его неуживчивый нрав, высокомерный взгляд на бояр, путавшихся в Смуту с Владиславом и самозванцами, его неуступчивость в переговорах с врагами Москвы и опасаясь, что поляки вовсе откажутся от всякого съезда при одном упоминании имени Шеина. Однако поляки сорвали переговоры о перемирии, как только король и королевич с восторгом узнали, что сейм наконец-то дал им деньги на продолжение войны.

Но на земском соборе 1618 года, когда Москва опасалась нападения со стороны ляхов, бояре, конечно же, вспомнили Шеина, хотя терпели его потому только, что Филарет Никитич из плена призывал их положиться на испытанного твердостоятеля Шеина, да и сами они знали о его службах государству. Однако верховная власть была отдана не Шеину, а князю Мстиславскому, слабому воеводе, за кем всем виден был Шереметев.

В июне 1618 года Владислав напрасно старался склонить на свою сторону князя Пожарского. Пожарский и не думал поддаваться. Польские воеводы требовали наступления на Москву, но король хотел, чтобы Москва сама передалась королевичу, и не торопился раскошеливаться.