властям понять, что от наших справедливых требований Конституции не отмахнешься!».

Так себе, но политтехнологии, пусть и используются со времен Сунь-Цзы, который советовал сеять в тылу врага смуту и подбивать податное население на бунты, все еще не развилась до виденных мною высот. В будущем такие листовки превратятся в посты в интернете, «конституцию» можно менять на что угодно, а еще появятся очень подлые приписочки типа «берите с собой чай и хорошее настроение». Массовые беспорядки — это весело, свержение власти — лучший флешмоб! На месте всех ждут стильные шарфики, воздушные шары, оборудованная сцена с артистами, централизованная кормежка, и нет, спрашивать, кто за все это платит, не нужно — просто народные массы самоорганизовались, чтобы выразить свою демократическую волю. К счастью, сегодня до такого не дойдет.

— Провокаторам отбой, — принял я решение. — Поговорю с людьми о пагубности конституции, авось прислушаются. Ну а нет, — вздохнув, развел руками. — Просто подождем, пока им надоест ходить по городу туда-сюда без всякого толка.

— Георгий Александрович, ситуация требует от меня напомнить вам о небезопасности прямого разговора с толпой смутьянов, — аккуратно попросил меня передумать Курпатов.

— Карьеру цесаревича начинать с бегства от недовольных подданных — очень неправильно, — веско заявил я. — Винтовки, полагаю, в толпе припрятать, а потом прицелиться и стрельнуть затруднительно. Револьверы в руках подготовленного стрелка страшны, но, когда револьвер в трясущихся руках шалеющего от собственной отваги и значимости порученной ему начальством миссии террориста — это совсем другое дело. Если ему крупно повезет — да, сможет попасть, и даже с толком. Но повезет здесь не ему, а мне — я же будущий Помазанник. Ну а чемодан с бомбою, — пожал плечами. — Штука все же редкая, ибо изготовить ее сложно, а все способное на такую сложную комбинацию подполье ваше ведомство благополучно передушило. Оно же передушило? — придавил взглядом капитана Федорова.

Курпатова «давить» бесполезно — он уже давно со мной путешествует, изучил характер, он у меня для честных и дельных людей очень мягкий. Федоров нашел в себе силы не отводя глаз признать очевидное:

— Мало нас, Ваше Императорское Высочество. В Петербурге да Москве — да, передушили, но здесь-то нас считай и нет, лично я неделю тому назад только и прибыл, с людьми. Благо агентура есть среди рабочих, они провокаторами в случае нужды и выступят. Грузы в город ежечасно прибывают, составами — как проверишь? Может и привезли бомбу, сейчас ее какой-нибудь подлец под рубахою прячет.

— На все воля Божия, — пожал я плечами. — Напишу вам, Василий Николаевич, бумагу, чтобы в случае чего ни вам, ни капитану, ни конвою не прилетело.

— Все одно, — вздохнул Курпатов. — Как дальше служить, когда цесаревича на твоих глазах убили? Невыносимо!

Юродствует — я справки наводил, когда убили Александра II, как-то больших кадровых перестановок и перетасовывания Конвоя не наблюдалось. Да пес с ними — террористов бояться, в народ не ходить! Высшие силы меня любят — подтверждается на материальном плане бытия, а значит чемодана можно не бояться — в крайнем случае немного контузит. Блин, страшно мне чего-то, кишки сводит. Ну-ка долой — я тут Хозяин Земли Русской, и, хоть никогда так себя публично называть не стану, но соответствовать такому громкому титулу обязан!

За окном потянулись огромные заводы с коптящими в небеса трубами, вдоль путей появились пытающиеся выглядеть радостными люди — и я это очень ценю, потому что радость на голодный желудок изображать трудно — и, сойдя с поезда на набитом солдатами и полицейскими вокзале, я лично познакомился с городской и уездной верхушкой — по переписке-то давно знакомы — и с высоко поднятым подбородком вышел на привокзальную площадь, собираясь на дрожках доехать до непременного атрибута — Триумфальной арки.

Не обходить же ее стороною из-за каких-то там «шествий»?

Глава 24

Проезд по городу был сокращен — Большая улица оккупирована рабочими, ведущие к ней улицы через это перекрыты телегами — вполне себе баррикады — а у меня совсем не было настроения нарезать круги по окраинам. Прошествовав под Триумфальной аркой и дав попам отслужить молебен, я озадачил губернатора Лукошкова:

— Василий Викторович, соберите, пожалуйста, всех владельцев фабрик, заводов и мануфактур, чьи работники принимают участие в шествии, и идемте все вместе разговаривать с рабочими.

Губернатор не местный — Екатеринбургом рулит Дума во главе с градоправителем из купцов, Симановым Ильей Ивановичем. Город относится к Пермской губернии, и именно ею руководит Василий Викторович. Я нынче для всех его коллег и его самого все равно, что страшный суд. Не знают, чего от меня ждать — так-то до этого только в газетах на весь мир хвалил наши губернские власти, но Теляковский-то «от угрызений совести» помер. Даже неизвестно, что хуже — отставка или вот так, ибо понятие «честь» в эти времена чувствует себя отлично. Красноярский губернатор ее, получается, сохранил, да не пошло застрелившись, а внутренним решением!

Лукошков почти незаметно поежился — чиновник высокого ранга все же! — и отдал помощникам нужные приказы.

— Илья Иванович, — повернулся я к Симанову. — От имени Российской Империи благодарю вас за передачу вашей муки на нужды переселенцев.

В глазах купца-градоправителя, хозяина первой в Екатеринбурге мельницы — это только так называется, по факту там огромный мукомольный комбинат — мелькнула высокая запись в родословной книге, и он склонился в поклоне:

— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество!

Немного поразмыслив, я снова озадачил губернатора:

— Арестованного заводчика Тихомирова також следует привести.

Приказ был передан, и я решил повысить ставки — ситуация один черт пан или пропал. Встав на дрожки, я громко обратился к собравшимся:

— Дамы и господа, я был бы счастлив увидеть Екатеринбург в спокойные времена, но жизнь распорядилась иначе. От имени Российской Империи, благодарю вас за деятельную помощь соотечественникам. Гостеприимство и сердечность жителей Урала навсегда останется в моем сердце.

Немалая часть уважаемых людей пустила слезы умиления. Такое я видел уже не раз, но никак не могу привыкнуть. Нет, это не рабская покорность и не пресловутое чувство ранга. Это — честь и вера в служение Отечеству, персонифицированным аватаром которого является Император.

— Благодарю и за то, что не стали колотить смутьянов.

Народ грохнул. Рукой призвав к тишине, я продолжил:

— Вклад каждого из вас зафиксирован на бумаге, которые я увезу с собою в столицу. Вклад каждого из вас будет