Всегда.

— Знаешь, Глеб, мне очень нелегко начинать этот разговор…

Глеб пожал плечами:

— Догадываюсь.

— Хорошо, что догадываешься. Потому что сейчас я должен начать убеждать тебя сделать то, что сам, боюсь, вряд ли когда бы смог сделать…

— И?..

Князь неожиданно разозлился:

— И… Что — и? Должен — значит, буду. Никуда не денусь…

— А зачем?

— Что — зачем?

— Зачем тебе меня убеждать?

Князь зябко повел плечами и закурил следующую сигарету.

— Я же объяснил тебе. Затем, что я — должен.

— Кому?

— Хрену одному! Хорош играть словами, Ларин, ты сам все прекрасно понимаешь…

— Значит, ты не волен в своих действиях?

— Значит, не волен.

— И что же за таинственный «кто-то» стоит за тобой?

Князь неожиданно зло рассмеялся:

— Если б все было так просто, Глеб… если б все было так просто… За мной никто не стоит. В том-то и дело, что за мной никто не стоит. Многие помогают, но не стоит — никто…

— И чего же ты хочешь добиться, Дим? Перевернуть мир? Это пытались сделать многие до тебя. У некоторых даже получалось. Ну, и что хорошего из этого выходило?

— Ничего.

— Вот и я о том же…

Князь осторожно стряхнул пепел в тонкую, полупрозрачную пепельницу.

Она казалась почти бумажной.

Еще чуть-чуть — и загорится.

А ни фига подобного!

Чему не суждено гореть — не горит.

— В том-то и дело, Глеб, — медленно проговорил Князев, — в том-то все и дело, что я не пытаюсь перевернуть мир… В том-то и дело, что я не пытаюсь его перевернуть…

И неожиданно, в полной тишине, непроизвольно понизив голос:

— Кажется, я пытаюсь его спасти…

Глеб опустил глаза, повертел в худощавых пальцах белый цилиндрик незажженной сигареты:

— И что, Дим, цель оправдывает средства?

Князь поморщился:

— Вот только не надо этой высокой гуманистической белиберды, Ларин. Мы с тобой взрослые люди, и оба прекрасно понимаем: смотря какая цель и какие средства…

— А ты понимаешь, Князь, что встать на твою сторону сейчас означает для меня, прежде всего, — предать Ольгу? Напрочь. Даже память о ней предать, понимаешь? Ведь ее наверняка…

Ларин махнул рукой. Его глаза предательски блестели.

— Понимаю.

Князь был бледен, как сама смерть.

Даже еще бледнее.

— Я все понимаю, Глеб. И пойму тебя, если ты поступишь так, как тебе сейчас больше всего хочется. Просто — смотри…

Он взял салфетку и начал на ней что-то рисовать короткими, уверенными штрихами.

— Вот это Южноморск. Это Сочи. А это Туапсе. Порт. Здесь, кстати, тоже бухта, вполне подходит, можно строиться. Это Адыгея. А это Чечня. А на том берегу — Турция. Все понятно?

Глеб кивнул.

— Любой, кого выберут… к любому будут подкатывать. И чехи. И турки. И я не знаю, кто будет следующим в Кремле. И ты не знаешь. Сейчас-то пока — тихо. А чуть слабина — и пиндец… А тут — ключ. Ко всему Кавказу ключ. И значит, подкатывать начнут по-взрослому. Без сантиментов. А этого пидора я держу — вот здесь! В этом вот кулаке! И даже без этой пленочки у меня на него знаешь, сколько всего? На три срока хватит…

Ларин потер рукою висок.

— Это-то, Дим, я понимал с самого начала. Вернее, догадывался. У тебя серьезный интерес в регионе?

Князь усмехнулся:

— Более чем. Но это не главное, ты ведь понимаешь. Понимаешь?

— Понимаю…

Они помолчали.

В полной, незамутненной тишине звук открываемой Лариным подарочной зажигалки показался оглушительным.

Оба вздрогнули.

Глеб прикурил.

— Ты ломишься в открытую дверь, Князев. Я уже принял решение. Сегодня утром. Я буду тебе помогать.

Князь сначала долго смотрел немигающим взглядом в какую-то одному ему известную точку, потом резко вскинул глаза на Глеба.

Скулы его неожиданно отвердели и казались почти каменными.

— Это осознанный выбор, Глеб?

Глеб усмехнулся:

— Вполне…

— И ты отдаешь себе отчет, на какой путь вступаешь?

Ларин неожиданно разозлился:

— Слушай, начальник. Ты уже конкретно задолбал. Не считай людей хуже и глупее себя, пожалуйста. Христосик выискался…

Князь резким движением затушил окурок и тут же полез в пачку за следующей сигаретой:

— Извини, Глеб. Я просто немного растерялся…

…На следующий вечер Князь и Корн провожали съемочную группу домой, в Москву.

На улице лил дождь.

Веселый, почти летний.

Пробивался сквозь густую зеленую листву, бежал веселыми ручейками по крыше аэровокзала, скапливался в лужах, пузырился в них радостными каплями, заставлял снимать босоножки смешных голенастых девчонок-стюардесс, бежавших под почти бесполезными зонтиками куда-то в сторону небольшого рынка.

Ларин смотрел в окно.

Мир за прозрачным, залитым водой стеклом казался необычайно хрупким.

Улетать в дождь — хорошая примета…

А вот и Корн бежит.

Хорошо бежит бывший спецназовец.

Куда это он, интересно?

А-а-а…

В павильон заскочил.

Похоже, что за сигаретами.

Глеб развернулся к молчаливо курящему Князю.

— Дим, все забываю спросить: а этого придурка малолетнего, ну, сына нашего героя, отпустили?

Князь вздохнул, поперхнувшись внезапно ставшим едким сигаретным дымом.

Помолчал немного.

Сглотнул комок в горле и залпом выпил стопку коньяка, отняв ее у немного ошалевшего от такой наглости Художника.

— Нет, Глеб. Вернее, ни да, ни нет. Мальчик решил поразвлечься в сауне. Кстати, с девочкой. Той самой, что сдала Ольгу Арби. Пьяные оба, естественно. Умудрились защелкнуть дверь и, считай, сварились заживо. Страшная смерть, кстати. Отцу — не позавидуешь…

Ларин похолодел, неожиданно вспомнив самоуверенного нагловатого мальчишку. И правда…

— Зачем, Князь? Он же просто маленький идиот…

Но Князь в ответ только плотно сжал внезапно побелевшие губы.