Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав этодело.

— В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, —сказал он, — все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье.Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя.Дрова рубят — щепки летят. — Он взглянул еще раз на бумагу. — О, аккуратностьнемецкая! — проговорил он, качая головой.

— Ну, теперь все, — сказал Кутузов, подписывая последнююбумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшимлицом направился к двери.

Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо,которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все-таки неуспела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.

Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее заподбородок и сказал:

— И красавица какая! Спасибо, голубушка!

Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ейна блюдо.

— Ну что, как живешь? — сказал Кутузов, направляясь котведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошлаза ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал егозавтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежална кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу ипри входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers duCygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], какувидал князь Андрей по обертке.

— Ну садись, садись тут, поговорим, — сказал Кутузов. —Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… — КнязьАндрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что онвидел в Лысых Горах, проезжая через них.

— До чего… до чего довели! — проговорил вдруг Кутузоввзволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князяАндрея, положение, в котором находилась Россия. — Дай срок, дай срок, —прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этоговолновавшего его разговора, сказал: — Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.

— Благодарю вашу светлость, — отвечал князь Андрей, — но ябоюсь, что не гожусь больше для штабов, — сказал он с улыбкой, которую Кутузовзаметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. — А главное, — прибавил князьАндрей, — я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили.Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, топоверьте…

Умное, доброе и вместе с тем тонко-насмешливое выражениесветилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:

— Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам несюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были,если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню…Помню, помню, с знаменем помню, — сказал Кутузов, и радостная краска бросиласьв лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляяему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князьАндрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкаетего и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князюАндрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.

— Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога — этодорога чести. — Он помолчал. — Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надобыло. — И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне изаключенном мире. — Да, немало упрекали меня, — сказал Кутузов, — и за войну иза мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre.[Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать. ] A и там советчиков не меньшебыло, чем здесь… — продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо,занимали его. — Ох, советчики, советчики! — сказал он. Если бы всех слушать, мыбы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее,а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он стридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, труднокампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужнотерпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение ивремя) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турокесть заставил. — Он покачал головой. — И французы тоже будут! Верь моему слову,— воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, — будут у менялошадиное мясо есть! — И опять глаза его залоснились слезами.

— Однако должно же будет принять сражение? — сказал князьАндрей.

— Должно будет, если все этого захотят, нечего делать… Аведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают,да советчики n`entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом неслышат, — вот что плохо. ] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? — спросилон, видимо, ожидая ответа. — Да, что ты велишь делать? — повторил он, и глазаего блестели глубоким, умным выражением. — Я тебе скажу, что делать, —проговорил он, так как князь Андрей все-таки не отвечал. — Я тебе скажу, чтоделать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, — он помолчал, — abstiens toi,[В сомнении, мой милый, воздерживайся. ] — выговорил он с расстановкой.

— Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобойтвою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а ятебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. — Он опять обнял ипоцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузовуспокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Leschevaliers du Cygne».