– Посттравматическое стрессовое расстройство – серьезная вещь. Бывает, вернувшийся с войны солдат просыпается и обнаруживает, что нечаянно забил жену до смерти. При таком расстройстве потеря контроля над собой, или эпизодический психоз, который вы испытали прошлой ночью, – обычное дело. Ваша нейрохимия дала сбой, и одной терапией тут не поможешь.

– Не хочу превратиться в зомби, – сказал он. – И если это был психоз, как вы объясните появление бродяги? Что-то позвало его к окну.

– Дэвид, по всей вероятности, там не было никакого бродяги. Не было ни Брюна, ни Бизла. Этого нет в действительности. В вашей голове вы слышите ваш собственный голос. Это галлюцинации. Если позволить им прогрессировать, наступит время, когда вы будете не в состоянии отличить действительность от создаваемого вами вымысла. Мир ваших иллюзий незаметно вытеснит реальный. Вам нужна помощь, и немедленно.

– Как это сделать?

– Я хочу, чтобы вы вернулись в клинику Гленнс. На неделю как минимум. Есть новое лекарство, ривертин, перспективное в лечении депрессии и тревоги. Я участвовала в его пробном исследовании, и, если вы действительно хотите, чтобы вам стало лучше, я рекомендовала бы именно его. Это не тот препарат, что можно принимать время от времени. Ривертин сбалансирует ваши нейрохимические процессы, но потребуется определенный срок, чтобы машина заработала и ваш организм снова начал самостоятельно вырабатывать необходимые вещества.

– Какой срок?

– Годы, Дэвид. Годы.

– Я смогу писать?

Афина пожала плечами:

– Неизвестно. Здесь все очень индивидуально. Повлияет ли это на ваши мыслительные способности? Да, повлияет.

– У меня есть выбор?

– Разумеется, есть, Дэвид. Сегодня вы можете решить, хотите ли вы выздороветь. Или подвергнуть опасности ваших близких. Вы можете пустить это на самотек и ждать, пока не потеряете контроль над собой окончательно, пока не перестанете понимать, кто вы и где вы.

Он не заплакал. Не дождетесь.

– Хрен с ним. Давайте…

* * *

– …Начнем наше шоу, – сказал Дэвид в микрофон, установленный на свидетельском месте.

– Итак, вы вернулись в психиатрическую больницу, – сказал Сайненбергер. – Сколько вы там пробыли?

– Месяц.

– Месяц. Долго.

– Долго.

– Значит, вы находились в больнице, когда моего клиента арестовали, после того как «Индепендент», где вы раньше работали, опубликовала отрывок из вашей книги? Небольшое эссе, что покрыло позором прокурора округа Медина и вынудило генерального прокурора штата перенести процесс в Кливленд.

– Перед печатью Энди принес мне в палату текст, чтобы я просмотрел его в перерывах между лечебными процедурами.

– Вы полагаете, откровенность, с какой вы говорите о своем психическом расстройстве, заставит присяжных поверить вашим предыдущим заявлениям о мистере Тримбле?

– Не знаю, – сказал Дэвид.

– Но вы полностью признаете, что написали книгу «Протеже серийного убийцы» на пике сумасшествия, то есть прежде, чем обратились за помощью к врачу?

– Я лечился терапевтически.

– Но не принимали лекарств.

– Нет.

– И мы должны поверить человеку, которого его собственный врач предупреждал, что он может путать действительность с вымыслом… поверить в то, что вот этот человек и впрямь добивается истины?

– Я никогда ничего не выдумывал.

– Разумеется, нет, – сказал Сайненбергер. – Не намеренно.

Он повернулся к судье Сигелу:

– У меня все, ваша честь.

Руссо встал.

– У вас вопросы? – Сигел кивнул ему.

Когда Руссо вышел из-за стола, вернувшаяся помощница вручила ему конверт. Руссо передал его Дэвиду.

– Дэвид, откройте, пожалуйста, этот конверт и объясните присяжным, что внутри.

Дэвид открыл конверт и вытряхнул из него кусочек шестнадцатимиллиметровой кинопленки, четыре кадра.

– Возражаю! – завопил Сайненбергер. – Это спорное и предвзятое доказательство. Нельзя определить, что за девушка на пленке и сколько ей лет.

– Вы предоставили нам такую возможность, Терри, – парировал Руссо. – Мы не собирались предъявлять это в качестве вещественного доказательства. Но коли вы пошли таким путем, пусть присяжные сами решат, что изображено на пленке.

– У вас было много вариантов, – сказал Сигел Сайненбергеру. – Не знаю, почему вы выбрали именно этот, но дело сделано. Вернитесь на свое место. Возражение отклоняется.

Сайненбергер принялся рыться в бумагах на своем столе.

Сигел повернулся к Дэвиду:

– Мистер Нефф? Мистер Руссо спросил, узнаете ли вы предмет у вас в руках. Прошу ответить на этот вопрос.

– Это кусочек пленки, который я оторвал от катушки, что была на яхте. Это четыре кадра шестнадцатимиллиметровой кинопленки, где ясно видно Райли Тримбла, который занимается сексом с девушкой-блондинкой, по виду несовершеннолетней. Я полагаю, что эта девушка – Сара Крестон.

* * *

Через два дня после визита в Кейс-Вестерн Дэвид посадил Таннера в «жук», и они поехали в Лейквуд, что на другой стороне Кливленда. Ехать предстояло минут сорок пять, и, чтобы мальчик не скучал, Дэвид взял с собой пару видеоигр и кое-что пожевать. Дэвид хотел познакомить сына с дедушкой и бабушкой, мамой и папой Элизабет, которых сам никогда не видел.

Все устроила тетя Пегги, сестра матери Элизабет. С большой радостью. «Это следовало сделать, когда Лиззи была еще жива», – заметила она, подспудно намекая: в том, что этого не произошло раньше, отчасти виноват Дэвид. Он не стал ей говорить, что истинная причина поездки – не столько воссоединение семьи, сколько тайна похищения Элейн.

О’Доннеллы по-прежнему жили в Эджвуде, в трехэтажном доме в колониальном стиле, где Элизабет провела одиннадцать лет, а Элейн десять. Он стоял на западной окраине Лейквуда, недалеко от парка. Плющ оккупировал три четверти фасада дома, а в самые жаркие месяцы года его укрывали в своей тени гигантские дубы. Сейчас, в октябре, спасаясь от холодного ветра с озера Эри, окна в доме уже заклеили и закрыли ставнями.

– Вот мы и на месте, дружище, – сказал Дэвид, останавливая машину.

– Они похожи на маму? – с любопытством спросил Таннер. Он уже отстегнул ремень и выбрался наружу.

– Не знаю, – ответил Дэвид, догоняя его и беря за руку.

Бесстрашие Таннера впечатляло. Он не испытывал никакого смущения от предстоящей встречи. Что, без сомнения, облегчало дело.

– Я никогда их не видел.

Даже на фотографии, сообразил Дэвид.

В дверях стоял отец Элизабет, Майк, – высокий, с густой седой шевелюрой, в красной вязаной безрукавке поверх рубашки, штанах хаки и домашних туфлях. На вид Дэвид дал бы ему лет шестьдесят пять. Видный мужчина. И явно любящий детей.