обоим потребуется время. Увы, Саймон не ощущал положенной по случаю освобождения радости. Чворктэп потребовала, чтобы он доставил ее обратно на Зельпст и высадил там.

– Но ведь тебя снова превратят в рабыню, – возразил он.

– Нет, – ответила она. – Ты высадишь меня на крышу замка. Я проникну сквозь защитные сооружения, благо я знаю их, как свои пять пальцев. Говорю тебе, можешь поставить на кон собственную задницу, мой бывший хозяин скоро узнает, кто в замке новый властелин.

Поскольку солипсисты на Зельпсте практически не общались между собой, им никогда не узнать, что Чворктэп бросила своего бывшего хозяина в подземелье. Однако довольствоваться одинокой, хотя и роскошной жизнью в замке она не собиралась.

– Я организую подпольное движение и, в конце концов, мы поднимем восстание, – заявила она. – Власть перейдет в руки роботов.

– А что вы сделаете с людьми?

– Заставим их работать на нас.

– А как же свобода и справедливость для всех? – спросил он. – И разве это не подразумевает также и ваших бывших хозяев?

– Свобода и справедливость станут моим лозунгом, – ответила она. – Но лишь затем, чтобы переманить наиболее либеральную часть людей на сторону роботов.

Саймон ужаснулся, хотя и не так чтобы сильно. Скажи она это сто лет назад… Но за это время он насмотрелся в тюрьме всякого.

– Революции редко имеют своей целью свободу и справедливость, – продолжила Чворктэп. – Главное – кто займет место наверху.

– И где та моя милая невинная девушка, с которой я познакомился на Жиффаре? – вздохнул Саймон.

– Я никогда не была запрограммирована на невинность, – заявила Чворктэп. – И даже если и была, мой жизненный опыт деактивировал ту программу.

Саймон выпустил ее из корабля на крыше замка. И сам вылез следом, в последней попытке отговорить ее от этой затеи.

– Неужели все так и закончится? – спросил он. – Мне казалось, мы будем вечно любить друг друга.

Чворктэп расплакалась и прижалась лицом к плечу Саймона. Тот тоже пустил слезу.

– Если тебе когда-нибудь повстречается парочка, считающая, что вот-вот попадет на небеса и будет жить там, умиленно сюсюкая и нюхая ромашки, расскажи им про нас, – сказала она. – Время разрушает все, в том числе и вечную любовь.

Шмыгая носом, она отстранилась от него.

– Самое ужасное в том, – сказала она, – что я тебя люблю. Хотя больше не в силах выносить твою мерзкую образину.

– Со мной то же самое, – ответил Саймон и, высморкавшись, добавил: – Ты не робот, Чворктэп, всегда помни об этом. Ты настоящая женщина. Возможно, единственная в моей жизни.

Под этим он подразумевал, что в ней есть мужество и сострадание. Именно эти качества отличали настоящих людей от ненастоящих. Правда – и он это знал – заключалась в том, что ненастоящих людей не существовало. Каждый был настоящим в том смысле, что нес в себе мужество и сострадание, но они были подавлены эгоизмом и мстительностью. Разница между людьми заключалась в пропорциях этой смеси.

– Когда-нибудь ты станешь настоящим мужчиной, – сказала она. – Когда примешь реальность.

– Что такое реальность? – спросил Саймон и, не дожидаясь ответа, ушел прочь.

20. Из огня да в полымя

Весь путь до следующей планеты Саймон проплакал. Анубис скулил, будучи точным отражением настроения своего хозяина. А вот Афина, наоборот, выглядела довольной, насколько довольной может выглядеть сова. Она была рада избавиться от Чворктэп. Она заставляла Чворктэп нервничать, что в свою очередь, заставляло нервничать ее саму, что в свою очередь лишь увеличивало нервозность Чворктэп. Их отношения представляли собой то, что ученые именуют негативной обратной связью. Точно такие же были между Чворктэп и Саймоном, но они предпочитали называть их прокисшей любовью.

Саймон так и не смог забыть Чворктэп. Он часто думал о ней, и чем больше времени проходило, тем большей теплотой и любовью были проникнуты его воспоминания. Теперь любить ее было легко, ведь они больше не были заперты в тесной камере все двадцать четыре часа в сутки.

Тем временем Саймон скитался от планеты к планете, а легенда о Космическом Страннике тем временем набирала силу. Случалось, что слава бежала впереди него, и когда он приземлялся на какой-нибудь новой планете, его там встречали как заезжую знаменитость. Впрочем, он не имел ничего против. Его носили на руках, бесплатно поили и с восторгом слушали его бренчанье на банджо. А особи женского пола самых разнообразных видов – даже с шестью ногами или щупальцами – были непрочь затащить его к себе в постель.

Саймон заметил, что чем глубже он проникал в эту часть космоса, тем мощнее становилась его потенция. Все, включая его самого, казалось, буквально исходили похотью. Когда-то он считал, что земляне просто помешаны на сексе. Теперь же понял: с точки зрения космических масштабов они – выхолощенные мерины.

– Почему это так? – спросил он однажды вечером у Тест-Ват. Это была необъятных размеров круглая самка с шестью матками, причем, прежде чем она могла зачать, все шесть сосудов должны были получить мужскую сперму. Что, однако, не мешало ей быть весьма милой в общении.

– Это всё большие голубые пузыри, дорогой, – сказала она. – Всякий раз, когда такой пузырь пролетает через нашу галактику, мы целую неделю не можем встать с постели. Из-за этого наша экономика летит к чертовой матери, но ведь, как говорится, нельзя объять необъятное.

– Если все они летят из одной точки, – рассудил Саймон, – их эффект должен ослабляться по мере удаления от нее. Интересно было бы узнать, есть ли жизнь на планетах на другом краю вселенной?

– Не знаю, мой милый, – ответила Тест-Ват. – Надеюсь, ты еще можешь продолжать?

Саймон скитался по космосу уже три тысячи лет, когда его занесло на планету под названием Шонк. Не успел он сойти с корабля, как на него надели наручники и препроводили в обшарпанную тюряжку, по сравнению с которой любой мексиканский клоповник показался бы отелем «люкс». Без всякого суда и следствия он был признан виновным и схлопотал тюремный срок, ибо вина его представлялась вполне очевидной – публичное обнажение запретной части тела. Дело в том, что жители Шонка ходили голыми, но закрывали масками лица. Поскольку гениталии не слишком различались размерами и формой и потому не могли служить основанием для идентификации индивида, шонкиане считали лицо самой сокровенной частью тела, лицезреть которую имели право только супруг или супруга. Немало мужчин и женщин навсегда утратили свое доброе имя лишь потому, что ненароком обнажили лица.

– И сколько мне здесь сидеть? – спросил Саймон у надзирателя, как только более-менее освоил местный язык.

– Всю жизнь, – ответил тот.

– И сколько это?

Надзиратель на миг растерялся,