— Да. Около года назад. Его занимало, какие ответы дают разные религии на вопрос: откуда мы?

— Может, и нам с этого начать? Может, так мы поймем, над чем он работал?

— Да я не против начать с самого начала, — ответил Лэнгдон. — Только не очень понимаю, как нам это поможет. Есть два типа ответов на вопрос «Откуда мы появились?». Религиозные доктрины утверждают, что Бог сразу создал человека, так сказать, в готовом виде. А теория Дарвина гласит, что жизнь первоначально зародилась в неком первичном бульоне, а потом постепенно эволюционировала до человека.

— А если Эдмонд нашел третий вариант? — спросила Амбра, и ее карие глаза загорелись. — Может, это и есть часть открытия? Вдруг он доказал, что человечество произошло и не от Адама и Евы, и не от дарвиновской обезьяны?

Конечно, если открытие состоит в новой версии происхождения человека, то это настоящая бомба. Но Лэнгдон даже представить не мог, что же это может быть за версия.

— Теория эволюции Дарвина очень хорошо подтверждается, — сказал он, — потому что основана на наглядных фактах и ясно показывает, как с течением времени организм развивается и приспосабливается к окружающей среде. Теорию эволюции признают самые крупные светила современной науки.

— Правда? — удивилась Амбра. — А я видела книжки, в которых пишут, что теория Дарвина ошибочна.

— Мисс Видаль совершенно права, — неожиданно вклинился Уинстон из динамика заряжавшегося на столике между ними смартфона. — Более пятидесяти книг только за последние десять лет.

Лэнгдон успел забыть, что Уинстон по-прежнему с ними.

— Некоторые из них стали бестселлерами, — продолжал Уинстон. — «Чего не понял Дарвин», «Поражение дарвинизма», «Черный ящик Дарвина», «Суд над Дарвином», «Темная сторона Чарлза Дар…»

— Достаточно, — прервал его Лэнгдон, прекрасно осведомленный о существовании антидарвиновской литературы. — Кое-что из этого я читал.

— И как? — допытывалась Амбра.

Лэнгдон вежливо улыбнулся:

— Не могу сказать обо всех, но те две книги, что я читал, написаны с ортодоксальных христианских позиций. В одной даже говорилось, что останки ископаемых животных намеренно были помещены в отложения древних пород Господом Богом, «чтобы испытать нашу веру».

Амбра нахмурилась:

— Словом, они вас не убедили.

— Нет. Но пробудили любопытство, и я спросил одного гарвардского профессора, биолога, что он думает по этому поводу. — Лэнгдон улыбнулся. — Профессором по чистой случайности оказался покойный Стивен Джей Гулд.

— Где-то я слышала это имя, — сказала Амбра.

— Стивен Джей Гулд, — снова подал голос Уинстон, — всемирно известный биолог и палеонтолог. Его теория прерывистого равновесия, или квантовой эволюции, объяснила некоторые «недостающие звенья» в цепи эволюции и в очередной раз подтвердила теорию Дарвина.

— Так вот, Гулд только усмехнулся, — продолжил Лэнгдон, — и сказал, что большинство книг, направленных против Дарвина, издается под патронажем некоего Института креационистских исследований, который, согласно его собственным программным заявлениям, считает Библию точным до буквальности изложением исторических событий и научных фактов.

— То есть, — пояснил Уинстон, — они верят, что горящий куст мог говорить, что Ной собрал по паре всех живых существ в один ковчег и что люди превратились в соляные столбы. Не самый прочный фундамент для научно-исследовательской работы.

— Согласен, — сказал Лэнгдон. — Но есть и нерелигиозные книги, в которых предпринимаются попытки дискредитировать Дарвина с исторической точки зрения, — например, пишут, будто он украл свою теорию у французского натуралиста Жана Батиста Ламарка, который первым предположил, что организмы видоизменяются под воздействием окружающей среды.

— Это возражение не по существу, профессор, — заметил Уинстон. — Занимался Дарвин плагиатом или нет, это никак не отразилось на основных положениях его учения.

— С этим трудно спорить, — сказала Амбра. — И все-таки, Роберт, насколько я поняла, если бы вы спросили профессора Гулда, откуда мы взялись, он бы ответил: произошли от обезьяны.

Лэнгдон утвердительно кивнул:

— Ну, может, не слово в слово, но Гулд официально заявил мне, что ни один из современных ученых не сомневается в том, что эволюция существует. Мы можем физически проследить этот процесс. Куда интереснее, на его взгляд, другие вопросы. Почему происходит эволюция? И как все началось?

— И у него были ответы? — спросила Амбра.

— Не такие, что я способен понять. Но он проиллюстрировал их одним мысленным экспериментом. Он назвал его «Бесконечный коридор». — Лэнгдон сделал глоток кофе.

— Да, это очень хорошая наглядная иллюстрация, — опять встрял Уинстон, воспользовавшись паузой. — Представьте, что вы идете по очень длинному коридору, начала и конца которого не видно.

Лэнгдон кивнул, в очередной раз пораженный широтой познаний Уинстона.

— И вот, — продолжал Уинстон, — позади вы слышите, как скачет мячик. Оборачиваетесь и видите, что мячик скачет прямо на вас. Он все ближе и ближе, потом проскакивает мимо, скачет дальше и, наконец, исчезает из виду.

— Все верно, — сказал Лэнгдон. — Вопрос не в том, скачет ли мячик. Очевидно, что скачет. Вы видели это своими глазами. Вопрос в другом — почему он скачет? И как он начал скакать? Кто-то бросил его? Или это какой-то особый мячик, которому нравится подскакивать? Или законы физики в этом коридоре таковы, что мячик должен все время скакать?

— Гулд считал, — заключил Уинстон, — что так и с эволюцией: мы не можем заглянуть достаточно далеко в прошлое, чтобы выяснить, как начался этот процесс.

— Именно, — кивнул Лэнгдон. — Все, что мы можем, — наблюдать, как этот процесс происходит.

— Та же история, — сказал Уинстон, — с теорией Большого взрыва в космологии. У астрофизиков есть прекрасные формулы, которые описывают расширяющуюся Вселенную в любой момент времени Т — и в прошлом, и в будущем. Но если мы посмотрим, что было в самый момент Большого взрыва — когда Т равно нулю, — вся математика летит к чертям: получаются бесконечно большие энергии и бесконечно большие плотности.

Лэнгдон и Амбра многозначительно переглянулись.

— И опять совершенно верно, — сказал Лэнгдон. — А поскольку человеческий разум не привык иметь дело с «бесконечностью», большинство ученых предпочитают говорить о нашей Вселенной только после Большого взрыва — когда Т больше нуля. Это гарантирует, что математика остается математикой, а не превращается в мистику.

Один из гарвардских коллег Лэнгдона — уважаемый профессор физики — настолько устал от «философских» вопросов на своем семинаре «Происхождение Вселенной», что в конце концов написал на дверях аудитории:

В моей аудитории Т > 0.

Все, кого интересует момент, когда Т = 0, обращайтесь на факультет истории религии.

— А как насчет гипотезы панспермии? — спросил Уинстон. — Она утверждает, что жизнь была занесена на Землю с других планет метеоритом или космической пылью. Панспермия — вполне научный способ объяснить появление жизни на Земле.

— На Земле — да, — согласился Лэнгдон, — но панспермия не дает ответа на вопрос, как появилась жизнь во Вселенной. Мы