Дон Пеппино Диана учился в Риме, где и должен был остаться, чтобы делать карьеру вдали от родной земли, провинциальной отсталости и грязного бизнеса. Духовную карьеру, достойную юноши из хорошей буржуазной семьи. Однако он внезапно принял решение вернуться в Казаль-ди-Принчипе — поступок, свойственный людям, которые не могут избавиться от какого-то воспоминания, привычки, запаха или же постоянно чувствуют необходимость сделать что-то и не успокаиваются, пока наконец не выполнят это либо, по крайней мере, не попытаются. Дон Пеппино, будучи еще совсем молодым, стал священником в базилике Св. Николая в Бари, выделявшейся своей современной архитектурой и, даже с точки зрения эстетики, соответствовавшей его идеям. Он появлялся на улице в джинсах, чем отличался от своих предшественников, подчеркивавших авторитет мрачной сутаной. Дон Пеппино не разбирал семейные дрязги, не занимался наставлением неверных мужей на путь истинный и утешением обманутых жен, — он как-то незаметно и очень естественно изменил роль провинциального священника. Его интересовал вопрос развития власти, не только последствий нищеты — вылечить больное место было недостаточно, — но он надеялся, что сможет постичь процесс возникновения метастазов, остановить гангрену, помешать превращению его земли в источник капиталов и трупов. Иногда он выкуривал сигару прямо на публике, что в другом месте выглядело бы совершенно нормально. Здесь же священники обычно демонстрировали на людях аскетизм, а сами дома не отказывали себе в маленьких слабостях. Дон Пеппино предпочитал сохранять собственное лицо, гарантируя, таким образом, искренность на земле, где окружающие, наоборот, должны ориентироваться на гримасы, отражающие истинную сущность человека, и помогают им в этом прозвища, наделяющие своего хозяина определенной властью, которую хочется навсегда вживить в эпидермис. Его переполняла жажда действия, он взялся за устройство Центра помощи иммигрантам, где бы первых африканских беженцев обеспечивали пищей и кровом. О них обязательно надо было позаботиться, чтобы они не попали под влияние кланов и не превратились в идеальные боевые машины, как и случилось впоследствии. Для реализации задуманного ему понадобилось вложить и часть личных сбережений, накопленных в результате преподавательской деятельности. Ожидание помощи от государства — такой долгий и сложный процесс, что может послужить самым очевидным мотивом для бездействия. Уже будучи священником, он видел смену боссов, свержение Барделлино, приход к власти Сандокана и Чиччотто-Полуночника, резню, устроенную людьми Барделлино и членами клана Казалези, затем стычки между наиболее успешными каморристами.

В хрониках того периода запечатлен известный случай с автомобильным кортежем, проехавшим по округе. Около шести вечера с десяток автомобилей совершили круг почета перед домами конкурентов. Люди Скьявоне бросили вызов менее удачливым соперникам. Я тогда еще был маленьким, но мои двоюродные братья клянутся, что видели все собственными глазами. Машины не спеша проезжали по улицам Сан-Чиприано, Казапезенны и Казаль-ди-Принчипе, мафиози сидели прямо на дверцах, так что одна нога оставалась в салоне, а другая свободно свешивалась. В руках они держали автоматы и ехали с открытыми лицами. Кавалькада медленно продвигалась вперед, собирая по дороге все новых участников: каморристы брали с собой ружья и полуавтоматические пистолеты, выходили из дома и шагали вслед за автомобилями. Самая настоящая общественная демонстрация, где вооруженные мафиози выступают против соперников. Они останавливались у домов, где жили конкуренты. Тех, кто осмелились не согласиться с их господством.

— Спускайтесь, засранцы! Выходите на улицу, если у вас есть яйца!

Все продолжалось не меньше часа. Никто не препятствовал кортежу, только моментально опускались ставни магазинов и баров. Этот «комендантский час» растянулся на два дня. Люди сидели по домам, даже за хлебом не выходили. Дон Пеппино почувствовал, что пришло время составить план сопротивления. Надо было в открытую обозначить тактику, перейти от одиночных свидетельств к организованным, наладить выполнение местными церквями новой миссии. Он составил неожиданный документ, который подписали все священники Казаль-ди-Принчипе и его окрестностей: религиозный текст, христианский, пропитанный безнадежностью и чувством человеческого достоинства, сделавшим эти слова универсальными, способными выйти за пределы религии и поколебать уверенность боссов, заставить дрожать их голоса, напугать сильнее, чем рейд Комиссии по расследованию деятельности мафии, чем конфискация карьеров и бетономешалок, сильнее, чем прослушивание телефонных разговоров, в которых звучат приказы кого-то убить. Текст получился живым и искренним, а название в духе романтизма сразу попадало в цель: «Любовь к моему народу не позволяет мне молчать». В день Рождества дон Пеппино раздавал листовки с речью, на дверь церкви он их не вешал: в отличие от Лютера ему не надо было реформировать римскую церковь, у него хватало других забот. Предстояло выяснить, каким образом можно построить дорогу, пересекающую пути власти, ту единственную, что способна пошатнуть экономическое и криминальное могущество семей каморры.

Дон Пеппино проник в оболочку слова, выкопал из пещеры синтаксиса силу, которой могло обладать только слово, произнесенное публично и внятно. Он не поддавался интеллектуальной апатии человека, уверенного, что слово уже исчерпало все свои ресурсы и теперь годится только на заполнение воздушного пространства. Он воспринимал слово как нечто конкретное, как образованную атомами материю, созданную для вмешательства в ход вещей, как строительный раствор, как острие кирки. Дон Пеппино искал наиболее выразительные языковые средства, которые холодным душем окатили бы грязные помыслы. Молчание в этих краях не приравнивается к общепринятой круговой поруке, выражающейся в традиционных кепках-коппола и опущенном взгляде. Дело, скорее, в принципе «это меня не касается». Здесь, да и в других местах тоже, такое поведение привычно, люди реагируют на существующее положение вещей уходом в себя. Слово священника стало криком. Выверенным, высоким и резким, направленным на бронированное стекло с целью взорвать его.

«Мы бессильно наблюдаем горе многих семей, чьи сыновья стали жертвами каморры или ее участниками. (…) Сегодня каморра являет собой одну из форм терроризма, которая вселяет страх, устанавливает свои законы и, подобно эндемии, является постоянным компонентом кампанийского общества. Каморристы беспощадно, с оружием в руках, насаждают свои неприемлемые порядки: рэкет, послуживший причиной увеличения субсидирования нашей земли, что лишило ее возможности автономного развития; взятки за строительные работы в размере 20% и выше, способные напугать и самого безрассудного предпринимателя, незаконная перевозка, покупка и продажа наркотических веществ, употребление которых приводит к появлению огромного количества молодых изгоев и одновременно к формированию рабочей силы для преступных организаций; столкновения между группировками, обрушивающиеся на семьи местных жителей подобно карающему бичу; отрицательный пример всему молодому поколению, подобный лаборатории, где изучают жестокость и организованную преступность (…)»

В первую очередь, дон Пеппино помнил, что в связи с угрозой всесильных кланов нельзя было отсиживаться в исповедальне и руководить оттуда. Он тщательно изучил слова пророков в поисках подтверждения необходимости выходить на улицы, обличать, действовать, ведь только таким образом можно наделить смыслом собственное существование.