Генерал Лесли и полковник Мидлтон, помощник командующего, оба опытные и незаурядные полководцы, согласились пощадить тех, кто уцелел, и ирландцы сложили оружие.

Победившая армия двинулась дальше.

Перед Эндрю лежал человек. Что-то знакомое было в его лице. Вдруг юноша понял, что перед ним – муж его сестры. Он склонился над раненым. С уст того сорвался слабый стон. Эндрю оторвал кусок от пледа своего шурина и сунул ему под рубашку – прикрыл рану.

Никто не видел, чем он занят. Внимание тех, кто находился поблизости, привлек спор между Лесли и Тайным советом – временным органом правления Шотландии, который шел вместе с армией. Мертвенно-бледный Лесли отделился от этой группы и обратился к Мидлтону:

– Эти священники взяли верх надо мной. Все шотландские командиры будут казнены, и другим пощады тоже не будет.

Мидлтон побледнел.

– Что, и женщины, и дети?

– Да, – кивнул Лесли, – их казнят первыми. Наши сострадательные пастыри хотят, чтобы пленники-мужчины видели, как уничтожают их семьи.

Через несколько минут началась чудовищная расправа. В ужасе смотрел Эндрю, как беспомощных людей пронзали шпагами или топили в реке. Безоружные пленники-мужчины кричали, пытались броситься родным на помощь – но их тоже кололи шпагами и рубили мечами.

Вскоре запах крови привел английских солдат в такое возбуждение, в какое он приводит стаю акул, и они, обезумев, стали хватать маленьких детей и разбивать им головы о камни и деревья. Эндрю опустился на колени, от всего этого ему стало дурно. Он бросил взгляд на шурина. Очень скоро Роберта обнаружат, и его постигнет та же участь. Он украдкой оттащил бесчувственное тело за деревья и прикрыл его ветками. Затем Эндрю вернулся в лагерь.

Нескольких офицеров-ирландцев отвязали от деревьев. Генералу Лесли и полковнику Мидлтону было явно не по себе. Один из товарищей Эндрю помог нескольким пленникам укрыться в лесу.

Магнус О'Кейн, связанный, плакал, глядя, как убивают его сородичей. Гордон, сидящий у дерева, закрыл глаза, чтобы не видеть происходящего.

Между тем священники, очевидно совершенно равнодушные к тому, что творится вокруг, спокойно прохаживались среди солдат и набожно твердили:

– Во имя Господа, и никакой пощады.

Когда все было кончено, Лесли приказал войску построиться и выступать.

Эндрю Скотт подошел к своему полковнику.

– Сэр, могу ли я считать, что мы победили? Мидлтон взглянул на своего подчиненного:

– Бой окончен, лейтенант.

– Тогда я сообщаю вам, что подаю в отставку и возвращаюсь домой. Немедленно. Мне нет никакого дела до бесчестья, которым я, возможно, запятнаю свой мундир, но я не могу бесчестить имя своего отца и служить в армии, которая учинила подобную резню.

– Война – своевольная госпожа, лейтенант, – произнес Мидлтон. – Она может поднять человека к высочайшим вершинам, и она же может низвергнуть его в бездну. Я принимаю вашу отставку и освобождаю вас от командования. Можете ехать. Если бы я мог иметь такую счастливую возможность!

И полковник отошел.

К Гордону и О'Кейну подошел Уолтер Кэмпбелл. Увидев ольстерский плед О'Кейна, он обратился к одному из конвоиров:

– Почему этот человек не был казнен вместе со всеми?

– Этот человек, – тут же ответил Гордон, – офицер его величества. И в качестве такового он должен предстать перед судом.

– Офицер его величества! – презрительно улыбнулся Кэмпбелл. – Мы считаем этих ирландцев только тем, чем они являются на самом деле, – преступным сбродом.

Он повернулся к О'Кейну, его лицо исказила злобная ухмылка.

– Что ты можешь сказать в свое оправдание, ирландец?

Тот поднял голову и посмотрел на своего мучителя. Осанка О'Кейна была гордой. Презрение, которое Магнус испытывал к этому фанатику, не отразилось в его глазах, в них не было ни вызова, ни ненависти, – нет, презрение скорее выражалось в самом спокойствии и ясности его чела. Он проговорил мягким голосом, который так соответствовал мягкости его характера:

– Да здравствует король и Джеймс Грэхем!

В бешенстве Уолтер Кэмпбелл повернулся к солдатам, охранявшим ирландца:

– Повесить его!

Эндрю Скотт дождался, когда последний воин исчезнет за холмом, и направился к раненому родственнику. Ему пришлось потрудиться – Роберт был тяжелым, – пока он вытаскивал шурина на открытое место. Эндрю приложил ухо к груди Керкленда и с радостью услышал, что сердце еще бьется, хотя и очень слабо.

Рана по-прежнему кровоточила. Нужно было остановить кровотечение. Накрыв горца пледом, Эндрю пошел к реке за водой. С отвращением смотрел молодой человек вокруг, стараясь сдержать тошноту, подступающую к горлу. Повсюду, куда ни кинь взгляд, лежали мертвые. У ребенка не старше трех-четырех лет голова была разбита о камень. Рядом, у воды, лежали молодые женщины, головы их так и остались в воде.

Вся долина была просто усеяна трупами. Воздух, который вдыхал Эндрю, был наполнен запахом крови, мухи кружились над телами, садились на раны.

С трудом добравшись до воды, Эндрю упал, его стошнило прямо в бурный поток.

Роберт пришел в себя. Медленно открыл глаза. Он ничего не мог разглядеть – только какой-то туман. А правое плечо болело невыносимо. В голове немного прояснилось. Роберт уже видел очертания предметов. Чтобы удержать ускользающее сознание, он уставился на огромный мешок, висящий на нижней ветке соседнего дерева. Он никак не мог понять, зачем кому-то понадобилось повесить на дерево такую вещь.

Боль в плече была такая, будто кто-то грызет тело изнутри. Потом Роберт различил у мешка ноги. Тут он понял, что висит вовсе не мешок, а человек. Кто же это? Темные волосы, знакомое лицо. Керкленд где-то его уже видел. Но почему он висит?

– О Боже, нет! – прошептал Роберт. – Снимите его! Ради Бога – кто-нибудь, – снимите же его!

Он стал на колени, вытащил кинжал и пополз к трупу О'Кейна. Схватил друга за ноги, медленно встал, потянул безжизненное тело вниз, чтобы наклонить ветку и достать до веревки, перерезал ее кинжалом. И упал вместе с рухнувшим телом.

Силы быстро оставляли Роберта, кровь хлынула из раны, сознание затуманилось. Но он принялся рыть и выковыривать землю прямо голыми руками. Надо было похоронить друга. Наконец, обессилев, Керкленд погрузился в забытье.

Эндрю вернулся. Он с первого же взгляда понял, что произошло, и разразился потоком проклятий. То, что раньше выглядело задачей трудной, теперь превратилось в почти невыполнимую.

Керкленд еще дышал, но ослабел он так, что не смог бы сесть в седло, не говоря уж о том, чтобы ехать. Хуже всего было то, что он опять потерял много крови. Как же увезти его отсюда? В горах полным-полно англичан и Кэмпбеллов, и у него всего одна лошадь!