Леди Сеймур собирается взять меня в Вулхолл, семейное гнездо в Уилтшире, подальше от сплетен и скандала, но мы не успеваем покинуть Сеймур-плейс и Лондон, как приезжает гонец от батюшки.

— Миледи, маркиз велит вам срочно собираться и возвращаться со мною в Брэдгейт. Милорд сказал мне, что не далее как сегодня адмирала отправили в Тауэр и теперь вам здесь не место.

Он оборачивается к леди Сеймур, которая разражается слезами. Несчастная старушка, она не знала, что ее сына отправили в Тауэр.

— Мне искренне жаль огорчать вас, сударыня, этой печальной вестью, — говорит гонец. — Хотелось бы сообщить вам что-нибудь еще, но я знаю только то, что мне сказал милорд. Он сейчас при дворе, но хочет, чтобы леди Джейн вернулась к ее матушке в Лестершир. Я был бы вам признателен, если бы вы распорядились насчет приготовлений к ее отъезду.

С большим трудом леди Сеймур берет себя в руки и вызывает миссис Эллен, которая с тяжелым сердцем выслушивает новости. Она наверняка догадывается, как горька мне мысль о возвращении под крыло матушки, но перечить батюшке нельзя — ничего тут не поделаешь. Я не только обязана быть на высоте своего положения и происхождения и не имею права испортить себе перспективы замужества, оставаясь в доме подозреваемого в государственной измене, но и не смею рисковать семейной честью, пятная ее связями с ним.

С застывшим лицом, я бреду, слепо спотыкаясь, вверх по лестнице в мою комнату, где горничные уже вытаскивают коробки, одежду, книги и прочее имущество, накопленное за два счастливейших года моей жизни. Пожитки, собранные на кровати, выглядят жалкими и неуместными.

Доктор Айлмер заходит узнать, что за шум, и когда я начинаю объяснять, глядя снизу вверх, он видит мое трагическое лицо и вдруг порывисто меня обнимает.

— Не бойтесь, Джейн, — говорит он. — Я буду с вами, и богословие, философия и литература принесут нам утешение.

— Я этого не вынесу, — шепчу я в его твердую, будто из дерева, грудь, чувствуя неудобство от столь неожиданного соприкосновения с мужчиной, но все же благодарная ему за его силу и тепло.

— Господь не посылает нам испытаний, которых мы не можем вынести, — утешает Айлмер, — и помните, что нет иного пути в Царство Божие, как чрез тернии. Сейчас вы должны ехать домой, но другой дом уже ожидает вас. Подумайте об этом. А тем временем вам, принцессе крови, должно устремлять свои помыслы к замужеству, принимая путь, который Господь уготовил для вас. У меня нет сомнений, что многие и до вас роптали на судьбу, но потом достигали вершин благодаря тому, что было им даровано. И вы должны поступать так же. Ну а теперь не лучше ли нам заняться упаковкой книг?

Брэдгейт-холл, январь 1549 года.

— Вернулась, значит. — Матушка осматривает меня оценивающим взглядом. — Да ты совсем не выросла за это время, хотя посвежела и пополнела. — Ее взгляд падает на мою обозначившуюся грудь, выпирающую под черным гладким атласом корсажа. — Вижу, что ты до сих пор носишь траур, — фыркает она.

— Это из уважения к покойной королеве, — напоминаю я ей.

— Господи Иисусе, да при дворе траур уже два месяца как закончился! Ты должна переодеться, надень что-нибудь более подходящее. Наверняка твоя одежда, как у папистской монахини, и помешала адмиралу выдать тебя замуж. Готова поспорить, что стоило королю взглянуть на тебя, как он тотчас и передумал.

— Нет, миледи, — возражаю я. — Боюсь, что адмирал имел не столь сильное влияние на его величество, как ему хотелось думать.

— Глупец он был, — с чувством произносит матушка.

— Но, думаю, он дорого за это заплатит. Что они с ним сделают?

— То же, что и со всеми предателями, — угрюмо отвечает она. — Не сносить ему головы.

— Тогда мне очень его жаль, — бормочу я, ибо я и вправду всей душой привязалась к адмиралу.

Он всегда был добрым и веселым и не сказал мне ни одного грубого слова. Представив, как он стоит на коленях у плахи в ожидании удара, я вздрагиваю от ужаса.

Вдруг рука миледи хватает меня за плечо и трясет.

— Не трать свою жалость на таких, как он! — шипит она. — О нем лучше всего забыть. Твой отец горько сожалел, что вообще связался с ним, и давал показания против него перед советом. Тебе следует все это выбросить из головы и направить себя к послушанию и добродетели.

Я опускаю глаза.

— Отправляйся в свою комнату, Джейн, — велит она. — Мне некогда, и ты должна помочь миссис Эллен распаковать вещи.

И она отворачивается к своему письменному столу. Не видев меня много недель, она уже забыла, что я тут.

Ночью я засыпаю в слезах. Я не часто плачу от жалости к себе, но сейчас мне кажется, что жизнь моя протянулась предо мной долгой нескончаемой чредой несчастий. Ничего не изменилось. Мне не верится, что миледи хоть иногда скучала по мне в эти два года, пока меня не здесь было. Я знаю: мой долг любить свою мать, но сейчас я чувствую к ней только ненависть. Это чудовищно, ибо я понимаю, что Богу неугодны мои преступные мысли. И я лежу без сна, молясь о помощи и понимании и вопреки рассудку страстно желая снова очутиться под покровительством доброй королевы. Но увы, тех дней не вернуть, и мне кажется, я никогда более не буду такой счастливой.

Брэдгейт-холл, март 1549 года.

Новости из Лондона доходят до нас с опозданием в несколько дней, но батюшка, находясь при дворе, регулярно нам пишет, так что мы в курсе всех событий. Он извещает, что показаний против адмирала набралось достаточно, чтобы послать его на плаху, но совет пока медлит, поскольку продолжают поступать тревожные сообщения о связи адмирала с леди Елизаветой. Я с потрясением узнаю, что хотя Елизавета остается у себя дома в Хатфилде, ее слуг, включая миссис Эшли, забрали в Тауэр для дознания. Бедная миссис Эшли. Боюсь, она слишком слаба для таких испытаний. И я с дрожью думаю о том, как она справится.

Милорд пишет, что миссис Эшли сделала признание о скандальных происшествиях в Челси, каковые могли вызвать у богобоязненных людей подозрения, что леди Елизавета не так чиста, как ей надлежит. Матушка спрашивает, не знала ли я чего об этом, но я честно заявляю, что ничего не видела, и помалкиваю о своих догадках.

А теперь уже и леди Елизавету подвергли суровому допросу, а ей ведь всего пятнадцать лет. Батюшка говорит, что она ничем себя не выдала и не сказала ничего, что можно было бы поставить в вину ей или адмиралу. Он пишет, что под конец члены совета сдались, осознав, что им эту, по его словам, малолетнюю распутницу не раскусить. И все же она впала в немилость. Ее не приглашают во дворец, и она живет в уединении. Вскоре я с большим удовлетворением узнаю, что она подчеркнуто строго одевается и ведет себя как благонравная протестантка, пытаясь восстановить свою подмоченную репутацию.

Но адмирал так легко не отделывается.

Однажды утром миледи входит в комнату, неся письмо.

— Приготовься услышать плохие вести, Джейн, — говорит она. — Парламент издал акт о лишении адмирала гражданских и имущественных прав и приговорил его к смерти. Три дня назад ему отрубили голову на Тауэр-хилл.