Не желая растягивать прощание, а может быть, и не понимая нужности последних слов, если главное стало решенным, Алан прервал свой сон, возвращая Крылатую в мир пустыни. Чарли терпеливо дожидался ее у корней.

Там, где нашел покой Томас, виднелся теперь лишь холмик свежей земли.

Алиса нашла гладкий камень на дне ручейка, с трудом протащила его по рыхлой земле и поместила у края холмика. Острым наконечником арбалетной стрелы она выцарапала на камне большую букву «Т» и замерла, покачиваясь, плотно зажмурив глаза.

– Я принесу вашей дочери ветку, Томас, обещаю, – проговорила Алиса, проводя ладонью по шероховатому боку камня. – Пусть вам будет хорошо там, куда вы ушли…

И не оборачиваясь больше, она потянулась к Дереву. Нижняя веточка с парой нежных листочков робко шевельнулась ей навстречу.

– Прости, если тебе будет больно, – шепнула Крылатая, одним движением ломая ветку у самого основания.

По светлой глади ствола прошла мучительная судорога, листья зашумели от внезапно поднявшегося ветра. Алиса подставила под рану горлышко фляги, наблюдая, как пахучая вязкая жидкость медленно потекла внутрь. Как только последняя капля густеющего сока, затягивавшего место слома, попала во флягу, Алиса плотно завинтила крышку и привязала бутылку к поясному ремню.

Устраивая лиса за пазухой, пряча во внутренний карман ветку, проверяя, на месте ли запасы в рюкзаке, Алиса не смотрела по сторонам. Она познала все тайны, которыми была готова поделиться с ней эта земля. А значит, все, что могло случиться в оазисе, – уже случилось. Ей предстояла обратная дорога в Город, и новые знания плескались в Алисе, как сок Дерева – в надежной фляге.

Алиса расправила крылья и все-таки бросила последний взгляд на Дерево, что шумело ей вслед. Она уже почти отвернулась, когда ей почудилось, что на месте юного Дерева из священной Рощи стоит юноша и провожает ее серебряным взглядом.

Можно было отправляться в путь.

* * *

Где-то в незримой для живущего дали распахнулись двери, залитые мягким солнечным светом. Стройная женщина с кудрявыми волосами вышла на порог, протягивая руку подходящему к ней мужчине. Вот они обнялись в дверях, он, уткнувшись лицом в копну локонов, вдохнул полной грудью запах нагретого солнцем тела женщины, а потом нашел жадными губами ее губы. Вот она, дурачась, оттолкнула его, но сразу же обняла снова, порывисто и крепко. Вот они, держась за руки, шагнули за порог, в мягкий сумрак комнаты. Дверь затворилась.

А солнечный свет, наполняющий все сущее, так и не дал разглядеть, что же там, за чертой порога.

Огонь окружал ее. Языки пламени, завывая и поднимаясь к небу, медленно покрывали собой мягкую траву и ветки. Они пробегали вверх по стволам, пожирали погибающую листву; а мох у корней тлел и вспыхивал.

Она стояла в центре Рощи. Когда-то здесь полукругом высились Деревья, прекрасные и величественные, они приветливо тянулись к ней навстречу тонкими серебряными веточками, как только она ступала на поляну. Сочная трава щекотала босые ноги, мягкий ветерок играл распущенными волосами, что волной спускались на обнаженную грудь. Она запевала первую песнь за пару шагов до Рощи, закрывала глаза, протягивая руки к светлой коре, и погружалась в сладкий сон Говорящего.

Но сейчас ее окружали только деревянные останки срубленного Божества. Не у кого было теперь спросить совета, не к кому было прийти под светом чистой луны, никто не ждал ее в крылатой сказке великой Рощи. И даже тот, кто избрал ее своим голосом, покинул мир людей, наслав на него огонь.

Она медленно опустилась на колени, чувствуя, как под ней занимается раскаленная земля. Боли не было, как не было и страха. Все существо ее наполняла бесконечная печаль. Он оставил ее. Он проклял ее вместе с родом человеческим.

Плотный дым резал глаза, не давал вдохнуть. Слезы текли по ее щекам, что покрылись копотью. Огонь подобрался совсем близко. Он давно уже устремился в чащу леса. Но островок в середине Священной Рощи еще оставался нетронутым.

Она вытянула руку, погружая пальцы в жаркое пламя, как в глубокую воду. Боль не пришла, хотя она желала очиститься ею.

– Прости мне ошибки моего народа! – шептала она, ощущая жар на своем лице. – Вернись! Дай мне знак, как вымолить твое прощение! Как исправить все? Ответь!

Но Он не отвечал. Пламя медленно обступило ее, замершую на последнем клочке живой земли. Она закрыла глаза, вдохнула горький раскаленный воздух, и ее поглотил огонь.

Но даже немыслимая боль, обратившая в пепел все, что только могла найти, не сумела даровать ей забвение.

* * *

Юли проснулась от сдавленного крика за стеной. Старая Фета часто кричала во сне, причитая и подвывая. Иногда она начинала молить кого-то о прощении и плакать. Однажды расцарапала свое морщинистое лицо, и раны, воспалившись, долго потом заживали.

Юли отлично знала: вмешиваться не стоит. Старуха лишь обругает ее, делая вид, что девочке приснился этот крик, полный нечеловеческой тоски.

Стараясь не слушать, как надрывается бабушка за стеной, Юли глубоко вздохнула, кутаясь в тонкое одеяло, и забылась сном.

Рассеянный свет, сочившийся в окно, слабо освещал закуток, где спала Юли. Низкий топчан у стены, грубо сколоченная полка с потрепанными книжками да стул, что был почти не виден под сваленной на него кучей одежды – вот и все, что наполняло ее прибежище.

Сама лечебница занимала старое приземистое здание на отшибе Города. Облупленные стены разделяли мир выживающих и последнее пристанище тех, кто уже сдался. Несколькими добровольными сиделками руководила старая Фета. Она давно уже потеряла все зубы, но исправно ковыляла на крепеньких ножках от койки к койке, обтирая горячие лбы и сменяя на них компрессы.

Ни у кого не выходило задержаться в лазарете надолго. Сиделки сдавались под гнетом постоянных неминуемых смертей. Кашель невозможно было вылечить – это знал любой. Слабого отвара из трав, отданных Городом для заболевших, не хватало ни на то, чтобы излечить, ни чтобы уменьшить предсмертные страдания. Больной, оступаясь, перешагивал порог лазарета, и его выносили оттуда с прикрытым тряпкой лицом спустя несколько часов или дней, иногда даже месяцев, если бедолаге совсем уж не повезло, – но другого исхода не было.

Этот замкнутый круг смерти лишал надежды любого добровольца, вызвавшегося помогать. Любого, кроме Феты. Старые морщинистые руки уверенно вытирали кровь с подбородков, переворачивали задыхающихся на бок, поддерживали спины, подносили бесполезный отвар, кормили прозрачным бульоном. А когда очередной страдалец наконец испускал дух, Фета наскоро читала над ним молитву, после чего разрешала сиделкам унести мертвеца, чтобы освободить его место для очередного больного.

Девчонку, которая долгие годы прожила в стенах лазарета, видели немногие. Говорили, что она сумасшедшая дочка Феты, а возможно, дочь Правителя, а может статься, их совместное дитя. Говорили, что девчонка опасна, что она высасывает силы из умирающих, питается их страданиями. Говорили, что она видит в темноте, призывает серые Вихри, а если и существует на самом деле, то только Огню и под силу ее усмирить.